Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
Вечером 10 ноября 1982 года московский воздух был пропитан ожиданием слухов. В воздухе была тайна, вместо концерта в честь Дня милиции телевизор выдавал в эфир что-то заунывное. Объяснение этому могло быть только одно, но в него невозможно было поверить. Ближе к полуночи поползли, наконец, слухи. У каждого советского человека имелся друг, или друг друга, или сосед брата, у которого друг работал в КГБ, и оттуда уже просочилось: да. Брежнев умер.
Будто в насмешку, последний анекдот великой эпохи анекдотов был не про него, а про Суслова, который умер девятью месяцами раньше, и теперь все догадались, что это и был "Великий почин".
Биография Леонида Ильича Брежнева >>
Великий Участник
На самом деле это был великий советский социалистический Термидор.
Термидор – это необязательно контрреволюция. Это – время гамбургского счета для всего того, что случилось в прошедшую бурю, время успокоения для уцелевших, которым после пережитого нравится решительно все, особенно когда никто не спрашивает, как именно удалось уцелеть.
Это было даже два Термидора. Один – большой, в который страна погрузилась еще в 53-м. Другой поменьше, после не случившейся, но начавшейся оттепели. Брежнев – пересечение двух трендов, двух осей координат его нескончаемой эпохи.
В Термидор, наверное, нетрудно быть неплохим человеком. Брежнев умудрился ни с кем по серьезному не испортить отношения – это в его-то время! Он во всем участвовал – и в обороне Малой земли, и даже, как пишут отдельные осведомленные мемуаристы, в аресте Берии, и в заговоре против Хрущева. Но во всем – на вторых ролях. Он не организовал ни одного злодейства. Только участвовал или благословлял. Как Прагу в 68-м. Как Афганистан в 79-м. В Термидор без злодейств не бывает, даже с человеком, которого все считают неплохим.
Он был нашим всем, и он был во всем. В нашем балете, в нашем хоккее и фигурном катании, в нашей водке, которая за его 18 лет подорожала меньше чем в полтора раза. Такая была стабильность. В наших космических успехах, и каждый запуск каждого "Союза" показывали по телевизору, и, что важнее, все смотрели. В нашей разрядке напряженности, которая уже была в печенках вместе с политинформациями, но как он обнимался с Никсоном, все тоже смотрели не отрываясь.
Это был культ личности, только термидорианский, то есть пародийный и навязчивый, но совсем необременительный. Это был социализм-light, потому что настоящий социализм бесконечным не бывает. Кончаются патроны у расстрельных команд, палач смертен, и по мере обнаружения этого факта те, кто вчера трепетал, договариваются о том, что неплохо бы и передохнуть. Настоящий социализм должен был закончиться Термидором.
И потому Термидор – это мирное сосуществование, бойкот Олимпиады, "Джоконда" в Пушкинском с километровыми очередями, такими же, как в Сокольниках, куда американцы привезли лунный грунт и пепси-колу. Это время "Иронии судьбы" и "Бриллиантовой руки", Высоцкого и безыдейных с виду бардов, время Трифонова и Твардовского, суда над тунеядцем Бродским и "Огонька" Софронова, время Главлита и время ксерокса, на котором по ночам печатали Булгакова. И это время, на 18 лет застывшее на пересечении двух трендов, не могло быть иным.
Все это называли тогда развитым социализмом, и это была правда. Это и в самом деле была кульминация того, о чем, как нас учили, человечество мечтало тысячелетиями. Чему и в самом деле дальше развиваться, казалось бы, было уже просто некуда.
Оказалось, есть. И человек, который в это самое время охотился в Завидово, не участвовал в злодействах, и умер в День милиции, вошел в историю.
Мавзолей без стариков
Потом его время назовут застоем. На самом деле, система просто окончательно нашла свой идеальный баланс. Разрешено было все, что не было запрещено, но запрещено было почти все, хоть половину этих запретов было разрешено нарушать.
От революционной романтики и веры в коммунизм не осталось ни следа, но никто больше этой веры не требовал. Из хороших книжек, которые должны были читать дети страны социализма, остались представления о том, что такое хорошо и что такое плохо. И когда советский человек матерился при дамах, бил лежачего или объяснял своему ребенку, что евреи распяли Христа, делал он это с четким пониманием того, что это нарушает правила.
В соответствии с этими правилами очень смешанные чувства вызывали выходившие на площадь – даже у тех, кто не ограничивался одним лишь негодованием. С одной стороны, диссиденты, конечно, были правы. С другой, зачем раздражать власть, подставляя всех остальных, заодно погружая этих остальных в муки рефлексии?
И потому взгляд на историю должен был примирить идеалы с реальностью: Сталин исказил то, что Ленин так гениально придумал и предвосхитил, но без Сталина не было бы и победы, и это, конечно, неизбывная драма, которую можно было смело объяснять детям, на всякий случай предупредив их, чтобы они не слишком на этот счет распространялись при историчке.
Это время очень многие потом будут вспоминать как счастливейшее в своей жизни. Никто не сформулирует это время лучше Галича, открывшего рифму "промолчи-палачи". Можно было жить, главное – не попадаться, не ошибиться и не подписать сгоряча какое-нибудь коллективное письмо. И, конечно, при малознакомых людях не стоило рассказывать некоторые анекдоты, хотя справедливости ради надо признать, что тех, кто сильно бы пострадал за свою неосторожность, тоже никто в реальности не видел.
Никому и в голову не приходило, что детям, может быть, придется учить в школе какую-то другую историю, и в их классах будут висеть какие-то другие портреты. Потому эта незыблемость будет вспоминаться с тем же чувством, с каким вспоминается юность, только с неотступной и иррациональной верой в то, что все можно и нужно вернуть.
На самом деле возвращать нечего. Ничего никуда и не исчезало. Просто кончился Термидор. И нет стариков на мавзолее.
Застой как предтеча
Именно Брежневу молва приписывает первую редакцию нашего общественного договора: советский человек не может жить на зарплату, стало быть, он и должен тащить все, что на его рабочем месте плохо лежит. Примерно то же касалось и чиновника, и директора рынка, и сержанта милиции.
Впервые так жизнелюбиво и системообразующе воровать стали именно при Леониде Ильиче, в его высшей фазе развития социалистического общества. И это было не причудой его эпикурейства, а объективной частью термидорианского баланса. Развитой социализм, действительно, оказался последней остановкой – но не перед коммунизмом, в который никто никого давно не заставлял верить и никто не верил, а, наоборот, перед тем странным капитализмом, которое построили для себя чиновники.
Именно застой был его предтечей. Именно Брежнев сделал первый и главный шаг к освобождению чиновника, и это оказалось по своему историческому размаху сопоставимым с отменой крепостного права.
И Маркс ни при чем. Социализм стал лишь способом и технологией, и Марксу, надо полагать, и в голову не могло прийти, сколь всесильным станет его учение именно с этой, технологической, точки зрения. Просто в брежневские времена чиновник еще не знал, как можно будет развернуться после того, как будет идейно и административно повержен "Капитал". И частная собственность вместе с прочей демократией станет логическим завершением того, что началось еще в далеком 1964-м. С перерывом на 90-е, которые так хотелось принять за шанс.
Мы теперь не ходим в обязательном порядке на первомайскую демонстрацию, да и на выборы – примерно с тем же энтузиазмом, что и тогда. Мы разбогатели и купили машины. Но дорог с тех пор стало ненамного больше, а на тех, которые появились, чиновник ворует так же системообразующе и открыто, как его пращур.
Ничего не исчезло и не исчезало, просто теперь все по-честному. Из всех возможных свобод усвоенными оказались только свободы нарушать табу, которые и делали брежневские времена такими благостными. То, что было немного неприличным, теперь можно делать открыто.
И дело не в том, что вернулись слегка обновленные гимн и программа "Время". Дело в том, что и как нам рассказывают в программе "Время" – про наши достижения, про их нравы. Про тех, кто готов продать родину. И это не попытка возвращения былой эстетики, это просто то государство, которое построил счастливый обладатель пяти звезд Героя и которое адаптировали к безыдейной реальности те, кто при нем начинал.
Понятно, что от этого еще сильнее хочется чего-нибудь ностальгического. Анекдотов. Бюджетного финансирования. Концерта в честь Дня милиции. Веры в то, что завтра будет так же, как было вчера.
Это завтра в этом вчера благополучно и вызрело. Все по-марксистски, как тогда и учили: накопление количества. И качественный скачок.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
