Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.
Десять лет назад, сырым вечером 23 октября, Москва была пустынна и равнодушна. Милиционер на Больших Каменщиках, рядом с Дубровкой, знал, что театральный комплекс, бывший ДК подшипникового завода, где-то здесь, но где именно, сказать точно не мог, и даже шутливо интересовался, не поздно ли в театр?
Еще не стреляли. Все только началось, и еще никто ничего не понял. Москва к этому времени уже знала, как складываются взорванные многоэтажки, как горят подземные переходы. Но о том, что в оперативно-тактическом смысле Москва не очень отличается от Буденновска или еще какого-нибудь далекого города вроде Кизляра, Каспийска или Владикавказа, столица еще не догадывалась.
В Москве привыкли к тому, что страна настолько велика, что идущая в одной ее части война для другой ее части – что-то вроде теленовостей с другого края света. Например, из Руанды. Сюжет "Норд-Оста" катился к антракту, несколько микроавтобусов подъехали к бывшему советскому ДК, и, когда люди в камуфляже и с автоматами поднялись на сцену, в зале подумали, что это такой сценический ход, и продолжали так думать, пока не раздались выстрелы в воздух.
"Жаль, не всех спасли, спасибо, не все погибли…"
Потом три дня и три ночи осады соединятся в памяти в одну непрерывную спецоперацию. А тогда для тех, кто тревожно бродил по Дубровке и вслушивался в эфир, это была нескончаемая смена вех и история изнутри. В театре сидели люди, более 900 человек, которые в тот вечер могли пойти в гости, остаться дома перед телевизором или оказаться в каком-нибудь другом театре. Как все остальные – соседи, сослуживцы, друзья, которые могли оказаться на их месте.
Террористический акт на Дубровке. Инфографика >>
Мысль, что можно заплатить своей жизнью за то, что где-то в другом мире идет война, в голове еще ни у кого не укладывалась, потому было тревожно, но еще не очень страшно. Но атмосфера уже пропитывалась духом возможного штурма. То, что поначалу казалось безумием, становилось обсуждаемым рабочим моментом. Но и тогда вопрос о том, за что кому-то из тех, кто пошел в театр и даже взял с собой детей, придется умереть, еще не задавался. Будто бы из суеверия.
Потом граждане спросят об этом свое государство. То есть спросят они немного о другом: почему от тех, кто выжил в этот раз, но может оказаться таким же зрителем в следующий, скрывается состав оказавшегося убийственным газа? Почему сразу не было ни антидотов, ни врачей, а те врачи, которые были, не знали, от чего лечить и как спасать?
А государство в ответ расскажет им о беспощадной войне с мировым злом, о военной тайне и о том, что израильтяне, например, вообще не вступают с террористами ни в какие переговоры, решительно их уничтожая, и израильское население относится к этому с пониманием.
В общем, ответит на вопрос, который ему не задан – почему и за что граждане вообще должны умирать, отправляясь в театр или торопясь в метро. 23 октября 10 лет назад этот вопрос еще был не актуален. А спустя три дня, 26-го, после штурма, задавать его уже не имело смысла, поздно. Только про газ и про "скорые".
Тогда и родилась эта грустная фраза, написанная одним из московских журналистов: "Жаль, что не всех спасли, спасибо, что не все погибли". Как будто она что-то объясняет и с чем-то примиряет.
Логика без арифметики
Люди везде устроены одинаково, вне зависимости от того, как устроено их государство и с кем оно ведет войну. Пока война не придет в их театр, она считается далекой и чужой, и никого не интересует, как гибнут зрители на той стороне линии фронта. Конечно, даже такая далекая война – немного дискомфорт, но всегда можно утешить себя мыслью о том, что государство, наверное, знает, что делает, просто так оно воевать не станет – примерно так же, как не будет сажать ни за что, а если и бывают издержки – так куда ж без них.
Может быть, и в самом деле, в теории так и есть: любые переговоры – поощрение террористов, любая уступка сегодня – новый теракт завтра. На самом же деле, идеальные схемы в реальной жизни существуют лишь как операции прикрытия. Заявляя о неприятии переговоров, государство, с одной стороны, обозначает свою переговорную позицию, а с другой – выступает как психотерапевт по отношению к своим гражданам, которые теперь знают, что государство все или почти все разрулит.
Но для этого государство должно понимать, что за каждый свой шаг оно несет ответственность перед своими гражданами – и теми, кто может погибнуть сейчас, и теми, кто может погибнуть в следующий раз.
Без этой ответственности все утверждения в жанре "переговоров не ведем" выглядят лукаво и опасно. Израильский капрал Шалит, проведший более пяти лет в заложниках у палестинских террористов, был освобожден только благодаря переговорам, которые, вопреки тому, что будто бы высечено на скрижалях, израильтяне не просто вели – их государство в конце концов согласилось на неслыханную цену, выпустив из тюрьмы тысячу палестинцев, из которых 400 обвинялись в убийствах израильтян.
Арифметика, конечно, неприятная, но в том и суть спасения обреченных, что арифметика здесь ни при чем, есть только те, кто здесь и сейчас – те, кто с автоматом и бомбой на груди, и те, кто на мушке и в эпицентре. "Когда ты говоришь: "Я не разговариваю с террористами" — ты изначально ограничиваешь набор инструментов для разрешения ситуации", – заметил в одном из интервью известный израильский специалист по ведению переговоров Моти Кристалл.
Уничтожить чужого
Тезис о недопустимости переговоров с террористами весьма политизирован. В нем сошлись все традиции, принципы и убеждения: уничтожить чужого важнее, чем спасти своего, и эта цель свята, и, стало быть, освобождает от всякой ответственности.
Впервые в этом подходе граждане серьезно усомнились именно после "Норд-Оста", когда к ним пришла война. Их деды не сомневались в этом ни в 30-е, ни в 40-е, их отцы прекрасно обходились без подобных сомнений до самых 90-х… И только в 2002-м те, кто уцелел, вместе с теми, кто хочет уцелеть завтра, задали своему государству вопрос. И, не удовлетворившись ответом, пошли в Европейский суд по правам человека. И даже частично выиграли. Суд в Страсбурге установил, что газ в сочетании с неэффективностью спасательной операции стали основными причинами гибели заложников. Однако само решение о штурме, посчитал ЕСПЧ, не нарушало права заложников. И газ – состав которого по-прежнему тайна, не выданная и Европейскому суду – спецназ имел право применить…
Кто отдавал приказы, которые привели к таким результатам операции, мы до сих пор не знаем. У нас по-прежнему главное – уничтожить чужого. А про зрителей никто не спросит, кроме них самих, да и то не очень настойчиво. Граждане уже через три дня, кажется, знали ответ: случись что опять, спасут не всех, а лишь тех, кому повезет.
Но спасибо и за то, что не все погибнут. Через два года после "Норд-Оста" будет Беслан.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
