Дмитрий Бабич, обозреватель РИА Новости.
Что такое была «оттепель» и почему ее называют хрущевской? Ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться людям, знакомым с нашей историей лишь по советским учебникам и по упрощенным западным справочникам. Во-первых, повесть Ильи Эренбурга «Оттепель» была опубликована в 1954 году, когда государством еще фактически руководил тогдашний премьер-министр Маленков. Во-вторых, сам Хрущев категорически не принимал такое «слякотное» название для своего правления. «Понятие о какой-то оттепели – это ловко этот жулик подбросил, Эренбург!» - бросил Никита Сергеевич в сердцах, когда в конце своего правления обрушился на Эренбурга с критикой за галломанию. Но история распорядилась так, что хрущевское правление навеки связано с названием повести Эренбурга.
Некоторые историки считают, что на самом деле оттепелей было две. Первая началась почти сразу после смерти Сталина в марте 1953 года и связана с именами Берии и Маленкова. Вторая началась после некоторого перерыва с доклада Хрущева на Двадцатом съезде партии в феврале 1956 года и кончилась со снятием Хрущева с должности, то есть кончилась октябрьским Пленумом 1964 года, годовщину которого мы отмечаем сегодня.
Про «вторую» оттепель написано много, а вот про первую – почти ничего. Некоторый свет на эти события проливает книга Рудольфа Пихоя «Советский Союз: история власти 1945 -1991». Пихоя, возглавив Росархив после славной августовской революции 1991 года, успел опубликовать множество интересных документов и посвятил «первой оттепели» целую главу под названием «Медленно тающий лед». Уже 10 марта 1953 года, на следующий день после похорон Сталина, Маленков, ставший Председателем Совета Министров 5 марта и в этом качестве возглавлявший похоронную комиссию, вдруг на Президиуме ЦК КПСС подверг критике советскую печать, заявив: «Считаем обязательным прекратить политику культа личности». Следствие по антисемитскому «делу врачей», якобы пытавшихся отравить Сталина, остановилось сразу после смерти «вождя» - явно не без санкции Берии. Уже 3 апреля 1953 года Президиум ЦК КПСС принял резолюцию о полной реабилитации «врачей-вредителей». Состоялась реабилитация осужденных и по нескольким другим политическим процессам, Берия предлагал ограничить полномочия Особого совещания (пресловутого ОСО, «прославившегося» приговорами типа «десять лет без права переписки»).
В этих условиях арест Берии 26 июня 1953 года по совершенно надуманному обвинению в сталинском стиле («агент международного империализма», «шпион», «враг, хотевший захватить власть для реставрации капитализма») был многими воспринят как возврат к сталинским же порядкам. В народе поползли антисемитские слухи, что Берия, мол, был связан с реабилитированными им еврейскими «врачами-убийцами». На июльском 1953 года Пленуме ЦК КПСС произошло нечто вроде краткой реставрации сталинизма. При обсуждении вопроса об «антигосударственных действиях Берия» Лаврентию Павловичу вменили в вину отрицание гениальности Сталина, попытку восстановить отношения с титовской Югославией и курс на назначение национальных кадров главами союзных республик. (Все три идеи, как мы теперь знаем, вполне здравые и выполнимые.) Часть населения восприняла новости о конце первой оттепели удовлетворенно. В России свобода часто приходит как нежеланная гостья.
Все это, конечно, не значит, что Берия не был преступником и не несет ответственности за репрессии тридцатых-пятидесятых годов. Тем не менее прагматичный ум этого преступника правильно понял одну вещь – дальше по-сталински жить нельзя.
Отправив Берию на тот свет, Хрущев взял на вооружение одну из его «реформаторских» идей – свалить вину за репрессии на одного Сталина (плюс сам Берия и его ближайшие помощники). Это и было сделано во время второй оттепели, начавшейся с секретного доклада о культе личности Сталина, прочитанного Хрущевым 25 февраля 1956 года на Двадцатом съезде КПСС. Во время произнесения текста Хрущевым доклад было запрещено записывать и стенографировать, так что нам известен только отредактированный вариант, поступивший в партийные организации дней через десять. Но цель доклада понятна – через осуждение Сталина реабилитировать в глазах народа КПСС. Идея отнюдь не «оттепельная». Но доклад Хрущева нарушил главное сталинское табу – однозначность положительной оценки роли партии в жизни страны.
Он спровоцировал в обществе дискуссию: в чем виноват Сталин, а в чем – весь коммунистический проект? Потом прибавился и еще один вопрос: в чем и насколько сталинизм связан с политической традицией России? Вот эта дискуссия и стала настоящей оттепелью. И продолжается эта дискуссия в нашем обществе до сих пор.
Сам Хрущев этой дискуссии не хотел. Будучи правоверным коммунистом, Хрущев не рассматривал начальный период советской власти как «зиму», за которой должно наступить теплое демократическое лето. Официально весь советский период по-прежнему провозглашался «весной человечества». Освобождение заключенных из ГУЛАГа не афишировалось вплоть до публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в 1962 году, Хрущев предпочитал гордиться не этим освобождением, а полетами в космос, жилищным строительством, распашкой целинных земель и другими проектами национального масштаба.
Иначе и быть не могло. По своей биографии Никита Сергеевич был типичным «выдвиженцем», обязанным своей карьерой октябрьской революции. В этом смысле биография Хрущева была биографией почти всей элиты его времени. Ранняя карьера была облегчена репрессиями, расчистившими пути для «выдвиженцев» еще в тридцатые. Но увиденное воочию уничтожение «классового врага», а заодно и множества попавших под горячую руку невинных людей оставило в душе страх. У эгоистичных и властных «выдвиженцев» (к которым принадлежал и Хрущев) этот страх вылился в желание прекратить практику расстрелов и посадок самих партийных чиновников («восстановление ленинских норм партийной жизни», «социалистическая законность»). У более тонких и совестливых душ (например, у поэта Александра Твардовского, тоже обязанного своим продвижением в общественной иерархии советской власти) этот страх вылился в чувство вины перед «раскулаченными» поколениями, в благородный и мучительный поиск правды о том, что же случилось со страной.
Твардовский – символичная для оттепели фигура, воплотившая в себе все метания и противоречия эпохи. Главный редактор «Нового мира», кавалер всевозможных орденов – и публикатор Солженицына. Комсомолец двадцатых – и мучительно переживающий за судьбу раскулаченного отца несчастный сын. Недавно опубликованные в журналах «Знамя» и «Вопросы литературы» дневники Твардовского – это моментальные снимки оттепели, которые только поверхностные люди могут назвать неактуальными и «преодоленными» косметической демократизацией перестройки и девяностых.
Вот запись в дневнике Твардовского от 25 февраля 1961 года: «Я под впечатлением рассказа Столетова об одной ВАКовской истории. Женщина-ученый, директор некоего НИИ или станции, расположенной в Подмосковье, воспитавшая в числе прочих молодого способного парня, ставшего под ее руководством кандидатом наук. Была посажена в 37-м году, накануне защиты своей докторской диссертации, с которой она дала познакомиться этому парню. К моменту ее реабилитации молодой человек – доктор и директор ее института. Она убеждается, что диссертация, защищенная молодым человеком - ее работа слово в слово, подает заявление, указывая на плагиат, но ничего не говоря о том, что ей известно, кто ее посадил. При реабилитации ей показали (так бывало, например, с Петринской) донос молодого человека. Но как доказать, что диссертация ее? Никаких следов – он все зачистил».
Типичная оттепельная история. Преступление есть, но о нем неприлично говорить и вообще – приказано забыть. А сейчас что – никогда не доносят? Доносят – и порой даже не ради карьеры, а по зову сердца, из любви к искусству, даже из принципа. Или сейчас нет законности для своих? Есть, да еще почище той «социалистической законности», которую Маленков, Молотов и другие партийные чиновники отстроили тогда для собственной безопасности. Хотя и законность для своих все-таки лучше сталинского тотального беззакония: в начале оттепели Берию пришлось расстрелять, а в конце нее Молотову, Маленкову, да потом и самому Хрущеву удалось тихо кончить жизнь на пенсии. И это – достижение оттепели. Неоднозначной, как памятник Хрущеву работы Эрнста Неизвестного – из черного и белого камня.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
