Театр на Малой Бронной уже традиционно первым открывает сезон в Москве: уже 1 августа здесь сыграют последнюю премьеру прошлого сезона, спектакль "Коломба, или Марш на сцену!". Худрук театра Сергей Голомазов рассказал РИА Новости о формуле успеха и о "рассерженных" революционерах сцены, которые вот-вот перевернут театр. В революционную ситуацию вникала Анна Банасюкевич.
- Почему вы открываете сезон в августе?
— В нашем театре сложилась такая традиция, которая, видимо была предопределена, в первую очередь, экономическими причинами и борьбой за зрителя. Сейчас мы живем в эпоху активно развивающегося театрального рынка, и зрителя, конечно, надо отвоевывать. В Москву в августе приезжает большое количество гостей, многие из них стремятся в театр. Эта публика несколько из другого социального контекста, чем та, которая приходит к нам в течение сезона.
- У вас проблема с посещаемостью, с продажей билетов?
— Мы, слава Богу, находимся в зоне достаточно интенсивного интереса публики. Но нельзя не отметить тот факт, что прошедший театральный год был, если не революционным, то, во всяком случае, знаковым. Появилось большое количество новых театральных идей, проектов, фестивалей, молодых "рассерженных" людей, которые бунтуют против традиционного представления о развитии театра. В связи с этим, есть тревога, связанная с возможностью оказаться в хвосте, потерять современного зрителя. Современный театр, мне кажется, не имеет права жить даже настоящим, тем более – прошлым. Он должен жить будущим.
- А каков современный зритель, кто он?
— Это человек, который живет в пространстве современных идей, информации, новых технологий. Я говорю не о плебсе, не о попсе, я говорю об умной, креативной театральной публике, которая имеет отношение к российскому студенчеству, к образованному классу, к среде, где генерируются идеи, которые тащат за собой молодое думающее поколение. Театр должен, прежде всего, обращаться к этим людям, а не к обывателю, а обыватель подтянется. Но в теперешнем конкурентом поле это становится делом чрезвычайно сложным. Теснят — нельзя это не учитывать. И последнее дело относиться к этому снобистски и свысока. Всякого рода протест в творчестве – это, прежде всего, художественный акт. Нужно находить свое место в тех новых обстоятельствах, которые складываются. Я не предлагаю "задрав штаны бежать за комсомолом", но, как минимум, задуматься надо. Это сложная задача, учитывая все хронические проблемы, которые заложены в самой структуре репертуарного театра, который просто технологически и законодательно не готов к новой реальности.
О контрактной системе сто раз уже говорили, а воз и ныне там. Я и директор – на контрактах, два человека во всем театре. А в остальном существует крепостное право, позволяющее работнику работать вечно. О каком тогда движении может идти речь?
- Как без контрактной системы вы формируете труппу?
— Существуют какие-то уловки, хитрости, но на одних хитростях не проживешь. Четыре года назад Департамент культуры предложил нам несколько свободных штатных единиц, на которые мы приняли молодых актеров. Но в этом сезоне, например, я не могу никого взять – некуда. Есть кого, но некуда.
Во всех театрах есть люди, которые не востребованы, но продолжают числиться, получать зарплату – это общее место. У нас хотя бы нет мертвых душ, а есть театры, где люди много лет уже не появляются в театре, даже зарплату за них получают родственники. Это какой-то сюрреализм.
- Когда вы только пришли и начали ставить Мольера, вы говорили, что высокая комедия — идеальный вариант для труппы, находящейся в кризисе. Сейчас в театре период стабильности, по какому принципу формируете репертуар на этом этапе? Можете позволить себе риск?
— Я ищу для себя темы, которые укладываются в мое понимание того, о чем нужно разговаривать сегодня со зрительным залом. Мы стали позволять себе рисковать даже слишком рано: три года назад поставили "Аркадию" Стоппарда. Теперь рискнем с "Белкой" Анатолия Кима, которую делает Екатерина Гранитова. Я буду репетировать пьесу, которая размышляет на вечную тему — как рождается чувство любви. Это пьеса американского драматурга Джона Кариана, которая состоит из нескольких новелл и называется "Почти город". Лена Невежина будет работать над пьесой Александра Гельмана "Скамейка", а Константин Богомолов поставит скандальную, когда-то встревожившую всех французов пьесу "Король Убю" Альфреда Жарри. Таковы наши планы.
- А как вы работаете с приглашенными режиссерами: они сами приносят пьесы или вы им предлагаете?
— Бывает по-разному. Иногда режиссер приносит пьесу, но это происходит лишь в случае, когда он хорошо знает театр. Чаще всего мы ищем вместе. Так было с Богомоловым — мы изначально искали в области под условным названием "рассерженные" — было такое движение драматургов в конце 50-х в Англии. Так мы назвали для себя этот проект, пробовали одно, другое, и в результате вышли на пьесу "Король Убю".
- Когда вы выбираете материал, о практической стороне вопроса думаете?
— Когда читаешь пьесу, сразу встает два вопроса – кто будет это играть, и кто будет смотреть? Нужно ли это вообще театру?
- И как вы отвечаете на вопрос "кто будет смотреть"? Удается угадать вкус публики?
— Не всегда. Это тоже своего рода талант. Есть люди, которые, наверное, знают формулу успеха. Я пытаюсь ее постигать. Иногда вообще не задаешься такой целью, и вдруг попадаешь в яблочко. А иногда думаешь, думаешь — и ни фига, не попадаешь. Это приобретается только с опытом. В этой формуле успеха есть какие-то составляющие, о которых я, вроде бы, начинаю догадываться. Я знаю, например, что в драматургической конструкции обязательно должна быть история любви. Хотя иногда становишься свидетелем ошеломительного успеха у публики истории, где нет любви. Начинаешь разбираться и оказывается, что все-таки там есть любовь, но проходит по касательной. Лучше, если в пьесе есть и мужчины, и женщины, потому что, если одни мужчины, тогда это какой-то "Lady’s night". Одни женщины тоже нежелательно, но, с другой стороны, я ставил спектакль "Три высокие женщины" по пьесе Олби, и был успех. Главное, есть какие-то острые современные темы, которые разбросаны по залу, их нужно уметь улавливать. Так затачивать свой усталый мозг, чтобы понимать, чем дышит современная публика. Это сложно, мир сейчас быстро меняется.
- Нет ощущения, что креативному классу сейчас, в условиях меняющегося мира, театр неинтересен?
— Нет. Умно существующий театр готов и в этих условиях найти своего зрителя. Ведь есть известная легенда, связанная со спектаклем "Женитьба Фигаро", с которого, якобы, началась революция.
- Ну, это было во Франции…
— Тогда вспомните Мейерхольда, 20-е годы, Театр революции… Примеров множество – например, Брехт и немецкий театр. Посмотрите, какое количество театральных лиц, творческих людей в новой социальной волне. Людей, которые, во многом, воспринимают социальные проблемы сквозь призму творчества.
- Но с 90-х годов театр приобрел привкус низкосортного развлечения…
— Вспомните французский буржуазный театр конца XIX — начала XX века, против которого взбунтовались французские радикалы — Жан Кокто, тот же Альфред Жарри. Или английских "рассерженных", которые взбунтовались против патриархального театра. Откуда вышли все те, кем восхищался советский театр в 60-е? Из бунта. То же самое происходило везде: злая революция, направленная на то, чтобы вывести из себя буржуазную публику, разозлить ее. Иногда провокация становится самоцелью, это нормальный процесс, в котором есть свои перегибы, но, с другой стороны, какая революция без перегибов? Мне кажется, и сейчас это происходит — бунт против косного репертуарного театра, против "чесотной", попсовой антрепризы. Дальше это движение будет разрастаться. Надо просто найти свое место в этом процессе, не закрывать на него глаза. Посмотрите, как много интересного происходит в социуме. Все эти панк-молебны — это же страшно интересно! Можно принимать ту или иную сторону, но нельзя не признавать, что это очень интересно — хотя бы с точки изучения процесса. У нас на глазах формируется новая общественная и художественная среда — эти вещи идут параллельно.
- А кто эти молодые "рассерженные", которые сейчас формируют новую художественную среду?
— Мне чрезвычайно интересно все, что происходит в пространстве, связанном с Кириллом Серебренниковым. Интересно наблюдать за тем, что делает Эдуард Бояков — и в "Практике", и в "Политеатре". Что-то мне там нравится, что-то вызывает ремесленный протест, но это интересно. Мне очень интересен формат, который предлагает Театр.doc или ЦДР с проектом "Мастерская на Беговой". Это может нравиться или нет, но, очевидно, что они уходят от системы репертуарного проката и занимаются моделированием проектов. Думаю, что скоро обязательно появятся три-пять фамилий, которые перевернут театр.
