Со времени смертельного ДТП на Смоленской площади прошло два месяца. Судьба гражданина артиста М. О. Ефремова, считающегося виновником происшествия, уже не очень интересует публику. Случай очевидный, и здесь только вопрос, признает ли суд эту очевидность (в случае с незнаменитым и малоимущим Пупкиным, вне всяких сомнений, признал бы) или распишется в сословном характере судопроизводства. Ино дело Пупкин, ино дело гражданин артист. К началу сентября узнаем.
«
Но важнее в этом казусе не судьба артиста, а судьба адвокатуры как института. Поскольку защита в этом процессе — это даже не балаган, но какой-то гиньоль, а также гротеск и бурлеск.
Адвокат артиста Э. М. Пашаев второй месяц каждый день на арене и каждый день делает от имени своего подзащитного взаимоисключающие сообщения.
Тринадцатого июня М. О. Ефремов на интернет-канале "Гражданин поэт" разместил (что вообще-то противоречит правилам домашнего ареста, но Пашаев уверяет, что он все согласовал) рвущее душу покаяние: "Нет уже больше никакого Ефремова. Предал я всех. Простите, пожалуйста. Больше сказать нечего". Затем Пашаев сообщил, что трогательный текст писал лично он и что Ефремов ни в чем не повинен.
Пятнадцатого июня Пашаев рассказал, что "Ефремов находился в состоянии алкогольного опьянения, потому что у него умер близкий друг. Михаил был в трауре и подавлен".
Спустя неделю о друге-покойнике уже ничего не было слышно, а выпивка в день ДТП была по случаю Духова дня. Ефремов выкушал, а тут позвонил друг с Украины и сообщил, что его находящаяся в Москве теща тяжко заболела. Артист немедля помчался в больницу помогать старушке, но по дороге случилось ДТП. Все видели видеозапись с артистом, и неясно, как он, будучи невменяемо пьяным, собирался выручать тещу друга. Равно как и почему нельзя было поехать к теще на такси.
«
Далее о судьбе тещи тоже ничего не было слышно, а от Пашаева мы узнали, что Ефремов если и пьет, то очень мало, редко и только для запаха, причем идеальный трезвенник не был за рулем и непонятно, был ли вообще в автомобиле.
И тому подобное. Лишь объем заметки не позволяет перечислять далее открытия Пашаева.
Причем с формальной стороны придраться к защитнику нельзя. Здесь простая конструкция. Ефремов является обвиняемым. Его статус, в отличие от статуса свидетеля, эксперта, иного участника процесса, ответственного за дачу ложных показаний, позволяет ему говорить что угодно: врать, запираться, противоречить самому себе. Отдельного состава сколь угодно фантастическая речевая деятельность обвиняемого не образует. Каково будет отношение суда к такой деятельности и не повлияет ли она на приговор — это другой вопрос. Но покуда приговор не вынесен, Ефремов может банковать.
Что же до адвоката Пашаева, он всегда может сказать, что является лишь ретранслятором речей своего подзащитного.
"Резон ли в этом или не резон,
Я за чужой не отвечаю сон".
И не придерешься. А кто на самом деле является творцом гротеска и бурлеска — клиент или адвокат — проверить невозможно. По умолчанию клиент. По сути издевательство, но по форме верно.
А чтобы картина судоговорения приобрела окончательную яркость и выпуклость, в суд адвокат Ефремова и адвокат семьи пострадавшего приезжают на роскошных экипажах: Э. М. Пашаев — на "Майбахе", А. А. Добровинский — на "Роллс-Ройсе".
В принципе, имеют право, никто не требует, чтобы адвокаты ездили на трамвае по делам службы. Хоть в позлащенном катафалке. Но "Майбах" и "Роллс-Ройс" в общественном мнении (и далеко не только в российском) сугубо зарезервированы за деятелями попсы и за достопочтенными авторитетами. Какую роль предпочитают знатные адвокаты, не вполне понятно.
Но это не мелочь — или такая мелочь, которая может приобрести решающее значение. В совокупности, конечно, с гиньолем, который нам представляют.
Притом что в ряде случаев без адвоката никуда, притом что в культуре встречается и положительный образ адвоката, который бьется за своего клиента, чтобы предовратить роковую судебную ошибку (например, Аттикус Финч в романе Харпер Ли "Убить пересмешника"), в общем и целом репутация адвоката в общественном мнении — причем всех стран — оставляет желать.
Не будем даже рассматривать отечественное "аблакат — нанятая совесть", тем более дела до судебной реформы Александра II: "А между тем завязалось дело размера беспредельного в судах и палатах. Работали перья писцов, и, понюхивая табак, трудились казусные головы, любуясь, как художники, крючковатой строкой. Юрисконсульт, как скрытый маг, незримо ворочал всем механизмом. Всех опутал решительно".
Но в России, положим, вековечное рабство. Однако в США, стране юристов, о репутации лоеров говорит типичный анекдот: "Представьте себе, что вас посадили в камеру с голодным львом, огромным удавом и адвокатом. В руках у вас револьвер с двумя пулями. Что вы намерены делать? — Не задумываясь: "Обе пули в лоера!" И таких анекдотов — бездна. О чем-то это тоже говорит.
Наконец, еще в XV веке во Франции был сложен фарс "Адвокат Патлен" ("La Farce de Maître Pathelin"), памятный французам до сего дня и даже обогативший язык глаголом "pateliner" — "ловко обманывать глупцов". Жена мэтра там говорит своему супругу:
"У вас призванье
Повсюду попирать закон.
У вас умишко несилен,
И школу вы не посещали,
А все же прохиндей едва ли
Не самый первый вы окрест".
В столь сверхюридической стране, как Франция, это тоже познавательно.
При такой интернациональной репутации адвокатов, на которых всякий при возможности готов спустить всех собак, завет "блюдите, сколь опасно ходите" является крайне насущным. Но тогда веселые пашаевские дни, обращающие процессуальных участников в артистов балагана, очень неполезны для корпорации в целом. Не всякий готов разбираться, кто Пашаев, а кто корректный адвокат. При нашей опрометчивости может прозвучать решительное: "Всех бы их, защитников, в один мешок — и в море".
Бог бы с ним, с артистом Ефремовым, но наши юридические нравы далеко не так хороши, чтобы позволять откровенное глумление над профессией адвоката.