МОСКВА, 17 ноя — РИА Новости, Павел Сурков. Смерть Романа Виктюка — потеря для отечественного театра неоценимая и вообще плохо рефлексируемая. Он собирал вокруг себя людей исключительно неравнодушных. Творчество Виктюка или горячо принималось, и тогда человек навсегда становился его поклонником, или же, напротив, яростно отрицалось, и тогда тот или иной критик становился в жесткую оппозицию. Но оставаться в стороне, не замечать Виктюка в театральном мире было просто невозможно.
Его творческая манера — откровенность, замешанная как на провокативности, так и на остроте — четко определялась тем, какие сюжеты Виктюк выбирал для постановки. На его "Татуированную розу" во МХАТе в 80-е годы билетов было не достать: за контрамарку "на Виктюка" порой давали два билета в Большой театр, настолько он был актуален и настолько популярен. А про "Утиную охоту", которую Роман Виктюк поставил в 70-е в Студенческом театре МГУ, до сих пор ходят легенды.
Безусловно, одним из самых громких его спектаклей стали знаменитые "Служанки" в "Сатириконе". Торжество эксцентрики, пластики, невероятных костюмов! Зрелище было, конечно, практически невиданное для классической театральной публики: четверо мужчин, которые играли женские роли, скрытые за ярким гримом а-ля кабаре, знаменитые юбки, и, конечно, неповторимый Константин Райкин, сыгравший Соланж.
Великолепная музыка — микс из песен Далиды, Supertramp и "Реквиема" Верди. "Служанок" ругали, "Служанками" восхищались, "Служанки" объездили практически весь театральный мир, собрали какое-то невероятное количество призов и отзывов — и оставались одним из главных спектаклей Виктюка.
Роман Виктюк мастерски подбирал себе соратников — актеров и членов постановочной группы, которые в полной мере становились его соавторами. Так, эксцентрика "Служанок" была усилена Валентином Гнеушевым, знаменитым хореографом и цирковым режиссером. А когда спектакль был в очередной раз возрожден, уже в 2000-е годы, то вторым режиссером постановки стал Александр Зуев, один из исполнителей первой редакции "Служанок".
Его манеру было легко пародировать — чего стоит знаменитый кавээновский скетч про "Колобка" в постановке Романа Виктюка, вошедший в народ как "Юбку зайцу!".
Но при этом другой Виктюк был совершенно невозможен. Он был уникален и в своем режиссерском видении, и в точности сценографии, и в той страсти, которая в прямом смысле водопадом лилась на зрителя во время любого его спектакля.
Естественно, у Виктюка было его собственное время, точный исторический период, к архитектонике и атмосфере которого он тяготел. Это был Серебряный век, который Роман Григорьевич прекрасно знал, любил и с которым был неразрывно духовно связан. Сологуб, Мандельштам, Цветаева — все это была его среда, его атмосфера, фактически его далекие вдохновители. Да и он сам был продолжателем дела экспериментальных студий Серебряного века, когда, казалось, можно было сделать в искусстве все без исключения, любой эксперимент, нет табу — была бы искренность, страсть и откровенность.
При этом он был вне политики, всегда подчеркивал, что не был и не будет "человеком системы" — в любом из ее пониманий. У него были исключительно собственные представления о главном и прекрасном, о том, что действительно ценно и для него самого как для режиссера, и для зрителя — его главного адресата.
Он специально почти не касался театральной классики. Представить, например, всего Шекспира или Чехова в постановке Виктюка было невозможно: хотя бы потому, что мэтры драматургии так или иначе давали режиссерам заложенные в тексте, в ремарках постановочные подсказки. А Виктюку подсказчики были не нужны. Поэтому, выбирая между классикой или, скажем, пьесами Робера Тома или Эдварда Радзинского (с которым дружил еще с 70-х годов), он, конечно, отдавал предпочтение современной драматургии. Шекспировский текст "Ромео и Джульетты" превращался у него в "R&J", фактически любовную фантасмагорию, сдобренную элементами гротеска — не так, как написано, а так, как прочувствовано.
Серебряный век не покидал его творчество буквально до последних дней: афиша Театра Романа Виктюка по-прежнему содержит и "Федру" Марины Цветаевой, и "Мелкого беса" Сологуба, и недавнюю премьеру — "Отравленную тунику" Николая Гумилева (она, увы, стала последней постановкой мастера). И в этом тоже есть некоторая символичность — что его завершающей, по сути, итоговой работой стал текст человека, отличавшегося исключительным бесстрашием. И ровно так же, как и Виктюк, не снискавшего о себе неполярных мнений: Гумилева тоже либо обожали, либо ненавидели.
Он называл своих актеров и свои спектакли "детьми", да и относился к ним ровно так же — с любовью, заботой, но при этом и со вполне ожидаемой критикой, ни на секунду не позволяя себе почивать на лаврах. Работоспособность Романа Григорьевича поражала: он умел выдавать по несколько премьер в год.
Возраст, казалось, был над ним не властен — он был все так же требователен к собственным артистам, а порой и безжалостен к самому себе.
Сколько проживут спектакли без своего создателя и как сохранить уникальный виктюковский почерк — сейчас предположить невозможно. Но то, что Роман Виктюк абсолютно уникален, незабываем и неповторим — это бесспорно. Просто сейчас его талант понадобился там, где уже давно собрались его любимые драматурги — в лучшем из миров. Там, где Серебряный век длится вечно.