МОСКВА, 23 сен — РИА Новости. В Москве открывается пятый фестиваль композитора Александра Журбина "Серьезно и легко!". В программе — мировые премьеры опер, мюзиклов, симфонии и концертов. Праздник, посвященный 75-летнему юбилею маэстро, продлится до февраля. Перед открытием Александр Журбин в интервью РИА Новости рассказал о том, как учить музыке тех, кто не знает нотной грамоты, опере по Владимиру Сорокину, а также отношении к Шнурову и Oxxxymiron'у.
— Ваши оперы и мюзиклы созданы по необычным литературным источникам — это произведения Юрия Трифонова, Томаса Манна, Джорджа Оруэлла, О'Генри. По каким критериям вы выбираете тексты?
— Всю жизнь я вращаюсь в литературных кругах. Не зря у меня жена — писатель и переводчик. Я очень счастлив в обществе слова. Кстати, недавно опубликовали девятую по счету книгу. Мне хочется писать музыку не на банальные, затасканные сюжеты, а именно на изысканные истории, созданные высокими классиками. Когда я вижу новую книжку, всегда думаю: "Вдруг это будет опера?"
— А кто-нибудь из современных писателей вас вдохновляет?
— Конечно! Недавно мы с Володей Сорокиным говорили, и я сказал, что хочу написать оперу по сборнику рассказов "Сахарный Кремль". Но потом выяснилось, что он за либретто не берется. А я понял, что не знаю, как связать все истории книги в одно целое.
Композитор Александр Журбин с супругой Ириной на премьере фильма режиссера Даррена Аронофски "Ной"
— Кто-то из сегодняшних исполнителей вам нравится?
— Я хорошо отношусь к Андрею Макаревичу, Борису Гребенщикову. Шнуров — хороший организатор, клипмейкер, прекрасный артист. Но называть его композитором у меня язык не повернется. Из новых звезд не сочувствую никому. Все эти рэперы, мне кажется, к музыкальному искусству не имеют никакого отношения. Хотя, например, Oxxxymiron — прекрасный поэт. Но он, наверное, и не считает себя музыкантом.
— А вы с детства знали, что станете композитором?
— Детство всегда счастливое, мое было замечательным. Я жил в Ташкенте. Родители — простые советские инженеры, в оперу и филармонию ходили редко. Лет с восьми я занялся музыкой и ощутил бескрайнее счастье. Но делать из меня профессионала в этой области родители не собирались, с удивлением смотрели на мое непонятное развитие. А в двадцать лет я уехал в Москву.
— То есть знаменитого ташкентского землетрясения не застали?
— Я пережил землетрясение, катастрофа произошла в апреле, а я уехал из Ташкента в ноябре 1966 года. Я видел весь этот сейсмический кошмар, хорошо его помню. Это было мое первое большое несчастье. Я жил в районе, далеком от того места, где произошли толчки. Нас, конечно, трясло, стены покрылись трещинами, сыпалась штукатурка, но наш дом устоял и до сих пор стоит.
«
Потом я пережил и 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке. Более того, верю, что в этот день я заново родился. Родные считали меня погибшим, а обломки самолета проломили крышу моего офиса.
Композитор Александр Журбин на презентации своей книги "Закулисные тайны и другие истории"
— Вы объездили весь мир, много лет жили в США. Чего, на ваш взгляд, не хватает в культурном пространстве России?
— В российском искусстве есть мафии — не те, кто бегают с пистолетом. Это группы людей, которые объединяются, чтобы не пустить других. Таких кланов, к сожалению, много. Я очень сочувствую нашим молодым композиторам, писателям, потому что им никто не помогает, пока они себя не зарекомендуют. Но зато в России есть государственная поддержка искусства. А в США ее нет.
— Вы всегда зарабатывали как композитор? Доводилось ли вам ходить на службу от звонка до звонка?
— Когда я окончил институт имени Гнесиных по классу композиции, надо было год отработать преподавателем на периферии. Предложили два варианта — Елец и Краснодар. Я, конечно, хотел остаться в Москве, но у меня не было квартиры, прописки. И решил, что Краснодар получше. В августе 1969-го я стал преподавать в Краснодарском институте культуры.
Я учил тех, кто не знал нотной грамоты. Мои студенты шли в институт, чтобы работать в каком-нибудь клубе. Я говорил им о симфонической музыке, а они не слышали даже "Чижика-пыжика".
С другой стороны, я был молод, совершенно ничем не обременен. Ни семьи, ни детей. Все мое имущество помещалось в двух чемоданах. И я чувствовал себя очень вольно. Появились новые друзья, подруги.
Но я мечтал об аспирантуре Ленинградской консерватории: приехал в город на Неве, ангажировал, словами Высоцкого, угол у тети. Там началась моя композиторская жизнь.
— Вы написали музыку к сорока фильмам. И всегда она задавала настроение всей картине, сообщала ей дополнительные измерения. Почему в современном кино у мелодий нет такого воздействия?
— Сейчас автор музыки в кино — служебный персонаж, наподобие предмета бутафории, что обидно, потому что моя работа — важнейший компонент фильма. Но мало кто это понимает. В последнее время я с этим смирился, как мог, делал свою работу, но это уже не творчество, а ремесленничество, и мне это не нравилось.
Когда я сотрудничал с великим Владимиром Мотылем в его фильме "Лес", мы две недели мы думали над темой картины. Мы сидели у рояля, и режиссер говорил: "Хорошо! Но давай попробуем еще как-нибудь".
— Седьмого августа вам исполнилось 75. Вы организовали масштабный фестиваль. Как вам удается жить в таком ритме?
— В жизни есть только четыре рубежа: 25 лет — это юность, 50 — молодость, 75 — зрелость, ну а 100 лет — старость. Я не религиозный человек, но верю в трудолюбие и талант. Мне что-то дано свыше, и я стараюсь развивать этот дар. К тому же я все время работаю. Говорю по телефону, скайпу, строчу на компьютере. Пишу ноты, часами, иногда сутками.
Самое главное сейчас — провести фестиваль. Из-за пандемии в любой момент мои труды могут пойти насмарку. Это будет очень обидно. Все, что мог, я сделал. Дальше я хочу отдохнуть — побыть наедине с женой, поехать к внукам, в Нью-Йорк. Есть идеи в области музыкального театра. Но их я буду осуществлять не раньше весны.
— Если бы вы, семидесятипятилетний, могли дать пообщаться с собой двадцатилетним, что бы вы сказали себе?
— В жизни невозможно что-либо переиграть. Я — мальчик ниоткуда, из бедной семьи, без состояния и связей, который сумел пробиться достаточно высоко. Ничего переделывать в своей судьбе я бы не стал. Лучше не будет.