Недомайдан лета 2019 года повлек за собой аресты и посадки. Не слишком-то много для нового 1937 года — всего-то пять душ, но, поскольку прежде за бузу вообще не сажали, общественность была потрясена. Сравнение очень условное, но XVIII век гвардейских переворотов (и даже XIX захватили) приучил русское общество, что за это ничего не бывает. Казнь пяти декабристов в 1826-м потрясла общество именно потому, что "мы же так не договаривались".
За приговоренных стали заступаться. Ученые капиталистической направленности, священники и политологи, книжники и фарисеи, доярки и оленеводы — все стали подписывать коллективные письма в защиту. Отчасти они возымели действие.
В основном заступались за всех разом, что несколько напоминало вольную печать Герцена в Лондоне — на шпигеле изданий были изображены пять медальных профилей декабристов. Примерно как при советской власти изображали четырех (потом трех) классиков марксизма.
Все это было очень душевно — "и милость к падшим призывал", но возникала проблема: причислять ли к мартирологу люберецкого финансового менеджера В. Ю. Синицу. Который в интернете под псевдонимом Макс Стеклов указал, сколь интересно деанонимизировать сотрудников правоохранительных органов и как они однажды получат "диск со снафф-видео" (то есть со зрелищем того, как их дитя умирает под пытками).
Пожелание Синицы настолько погрешало даже против законов и обычаев войны, а равно и понятий уголовного мира (не говоря уже о законах и обычаях мирного гражданского протеста), что правозащитники сперва впали в ступор и в медальные профили Синицу не помещали. Очевидно, полагая, что это уже trop beaucoup.
Но потом (не все, будем справедливы, но многие) одумались. Уже "книжники", то есть писатели, издатели, литературоведы — люди, профессионально работающие со словом, — в свою коллективку В. Ю. Синицу включили. За ними так поступили и другие гуманисты.
Но и за компанию с безусловно светлыми и безукоризненными (или, по крайней мере, не рассуждающими о мучительстве детей, виновных только в том, что у них родитель правоохранитель) оказалось недостаточно. Следующим этапом стали воззвания в защиту персонально Синицы.
К нему был применен принцип Dura lex sed lex. То есть хороши его рассуждения о снафф-видео или этот вопрос лучше замять для ясности, но он полностью безвинен, ибо:
а) Синица воздержался от прямого высказывания "Сколь достойно ти сладостно терзать малюток". Вместо этого он рассуждал о том, что кто-нибудь их растерзает;
б) в любом случае сам он малюток не терзал, а значит, невиновен, ибо слово — любое — в принципе не должно быть основанием для уголовного преследования.
Тут, конечно, есть немалая диалектика. Если кому-нибудь из защитников невинного Синицы дружески сообщить, что его ребенок вполне может пойти в детский сад или школу и не вернуться, а потом родитель получит видеоотчет о том, как его кровинку подвергали злой смерти, нет уверенности, что он, так же как и в случае с Синицей, будет считать принятие к угрожавшему мер уголовного характера, как сказано в письме, "средневековым наказанием" и станет всюду за него заступаться. Своя кровь — не водица.
Опять же, нет уверенности, что, допустим, речи антисемитского характера, содержащие фантазии об истреблении, вызовут такую же защиту, "ибо свобода слова священна и нерушима". Тут скорее вспомнят про язык ненависти, который есть народное стесненье, гнуснейшее меж всеми преступленье.
К диалектике нам не привыкать, а просто полезно знать, что у ряда видных представителей освободительной общественности снято табу, действовавшее даже в темном XIV веке:
Как ни был бы овеян темной славой
Граф Уголино, замки уступив,
За что детей вести на крест неправый?
Это Алигьери был слюнтяй, а мы — освободители и ничего не боимся.
Конечно, может возникнуть вопрос (не у освободителей, которым все ясно, а у людей благонамеренных) — не является ли все же наказание чрезмерным. Пять лет — не масло сливочное, и не хватило бы для острастки и вразумления и менее сурового наказания? Тем более что в местах лишения свободы таких вещей очень не любят.
Сложный вопрос, ибо, нравится нам это или не нравится, но острастка и вразумление в реальности всегда имеют не только частный (чтобы Синица больше так не делал), но и общий характер — чтобы у него не нашлось подражателей.
Этот вопрос стоял, например, семь лет назад в деле хорового общества Pussy riot. Когда девочки получили двушечку, то мало того, что после этого они утратили охоту концертировать в церквах, но и у других такой охоты не возникало. Ибо выяснилось, что концертирование сопряжено с довольно неприятными последствиями. Возможно, хватило бы и не двушечки, а однушечки — и даже условной, но, может быть, и не хватило бы. Во всяком случае, после явственного "здесь вам не тут" концерты как отрезало.
Наверное, то же и с В. Ю. Синицей. Абсолютное табу даже на рассуждения о детях противника в Синицыном жанре должно быть утверждено в любом случае. Это не предмет для торга с книжниками и фарисеями.