Обострение в крупнейшей экс советской республике, решившей окончательно дерусифицировать свое публичное пространство, породило ожидаемый спектр реакций.
От риторических воззваний на тему "Ну как же так можно, вы ведь сами в основном русскоязычные!" — и до слегка ехидных: "Так вам и надо. Будущим гастарбайтерам в России незачем владеть на уровне родного языком ядерной космической цивилизации, их удел — недорогой неквалифицированный труд".
На фоне украинских событий малозаметным, но тоже по-своему символичным прозвучал окончательный приговор образованию на русском языке в Латвии (некогда также наполовину русскоязычной): местный Конституционный суд признал совершенно законным перевод всех школ республики на местный же язык.
...Есть мнение, что перед нами — финальный аккорд истории самого явления под названием "русскоязычные за рубежом". В том смысле, что эта общность подходит, судя по всему, к точке исторического выбора.
Что тут нужно учитывать: послереволюционная, столетней давности, эмиграция из России в Европу и Америку не именовала себя "русскоязычной". Она называла себя "русской" вне зависимости от этнического состава и религиозных убеждений, поскольку тогда, на заре XX столетия, русскими считали себя подданные российской короны. Идея "национальности в соответствии с этническим происхождением" проникла в общественное сознание позже — и, если честно, представляла собой отголосок общеевропейских расистских штудий XIX столетия.
В общем, понятие "русскоязычные жители зарубежных республик" в том виде, в каком мы его знаем, возникло в начале 90-х. Я сам таким был, я помню.
После распада СССР в новообразованных "нероссиях" возник вопрос: как именовать и как трактовать бывших советских граждан, живущих на территориях этих "нероссий", но при этом не принадлежащих к титульным этноязыковым общинам.
Учтем: это были, если можно так выразиться, носители "культуры метрополии" — притом находившиеся с ней на прямой культурной линии. В том смысле, что в их школах от Ташкента до Таллина висели в классах литературы Пушкин-Гоголь-Некрасов-Достоевский-Толстой, а в домашних библиотеках непременно были Ильф и Петров, Булгаков и Стругацкие. Дети этих русскоязычных от Риги до Кишинева рассказывали друг дружке одинаковые анекдоты про Петьку и Чапаева и Чебурашку с Геной и играли в казаки-разбойники. Их местная интеллигенция читала модного Пелевина, а их местные радиостанции синхронно вслед за московскими и питерскими инфицировали своих слушателей песнями "Что такое осень", "Сказочная тайга", "У тебя СПИД" и, если уж на то пошло, "Владимирский централ" с "Дачей".
Признавать этих граждан национальными общинами было и не совсем верно, и не очень удобно — причем всем.
Для России, которая в 90-е путалась в собственной идентичности, защита прав русскоязычных была сплошным минным полем (потому что и сама Россия всячески открещивалась от "имперского наследия", и сами русскоязычные зарубежья не очень понимали, с кем себя отождествлять. В итоге все выливалось в беззубую риторику "за права меньшинств").
Для этнонациональных "нероссий" признание "оккупантского отягощения" полноценным нацменьшинством влекло бы необходимость признания за ним неких международно утвержденных прав — что им было не нужно от слова "совсем".
Наконец, для Европы и особенно США идея организованных многомиллионных общин русских на территории молодых антироссийских демократий выглядела попросту опасно.
В итоге был утвержден и принят "минималистский", ни на что не претендующий и ни к чему никого не обязывающий термин — "русскоязычные". Означавший, по сути, пустую, лишенную исторической и цивилизационной идентичности группу в каждой отдельной молодой демократии, просто в быту общающуюся на одном из языков восточнославянской группы.
...Разница между "русскими" и "русскоязычными" — не просто велика. Это сущностная, принципиальная разница.
Русские — любого национального происхождения — в силу исторических особенностей определяются только одним. Они декларируют свою принадлежность к русской, она же российская, она же советская, она же снова российская, цивилизации.
В понятии "русский" необязательным элементом является беспримесно белый цвет кожи (во всяком случае, на это нам намекают А. С. Пушкин и заслуженный артист РФ Г. Д. Сиятвинда). В понятии "русский" необязательным элементом является православное вероисповедание (во всяком случае, на это намекают И. А. Ефремов, Ж. И. Алферов и великий русский футболист Р. Дасаев). В понятии "русский" необязательным элементом является происхождение от великороссов (во всяком случае, на это намекают Багратион, Высоцкий, Эйзенштейн и Макаренко, не говоря уже о французском нашем Бабе-яге Милляре и ирландском режиссере-сказочнике Роу, его снимавшем).
Зато невозможно представить себе полноценного русского (любой "национальности") без Дня Победы, "Войны и мира", Штирлица и Гагарина с его полетом.
Эта система ценностей, с одной стороны, охватывает огромное число не только "этнических русских", но и "этнических нерусских", включая множественные плоды межнациональных советских браков и "цивилизационно обрусевших" представителей массы народов.
С другой стороны — эта система мер и ценностей оказалась под категорическим запретом в молодых национал-демократиях.
Поэтому идея "русскоязычности" была идеей вынужденной и временной. Она была идеей, сводящей цивилизационную идентичность двух-трех десятков миллионов носителей к каким-то бытовым признакам, к "аборигенам второго сорта" со своим языком бытового общения, случайно идентичным русскому. И этот язык был терпим до тех пор, покуда под давлением местных этнокультурных активизмов эти русскоязычные наконец не перейдут на локально ценные символы и ценности.
Русскоязычные по плану должны были заниматься непрерывной и циркулярной культурной самокастрацией. То есть любить "Колымские рассказы" Шаламова и открещиваться от "Александра Невского" Эйзенштейна; любить драмы Чехова о русской безысходности и открещиваться от "Дневника писателя" Достоевского; любить ту часть Бродского, которая против советской власти, и открещиваться от той, которая "на независимость Украины".
А итоговой целью все равно считался их окончательный переход на местные национальные языки и местных официальных героев — с упором на условных бандер.
Одним словом — задачей русскоязычных с точки зрения постсоветских республик было непрерывно доказывать, что они вынесли из канувшей "имперской" эпохи только язык общения и ту часть культуры, которая жестоко и непримиримо бичует проклятую империю.
Русскоязычные должны были на всем постсоветском пространстве отчитываться о том, насколько далеко они продвинулись в своем избавлении и отчаливании от имперской путинской авторитарной России — для чего периодически устраивались и устраиваются показательные мероприятия, доказывающие нетождественность "русскоязычных европейцев" "путинскому режиму".
И вот что поразительно: даже на таких условиях русскоязычных нигде не взяли в полноценные люди, в "меньшинство с правами". По той простой причине, что по самому признаку прямого доступа к русскому культурному коду они поголовно все равно остаются подозрительными, нежелательными, неблагонадежными — и потому неполноценными.
Поэтому ни в одной европейской постсоветской республике им полноценный "нацменьшинственный" пакет прав так и не выдали.
Разумеется, в русскоязычных СМИ Восточной Европы мы можем прочесть массу грамотно выверенных мантр "нас тут никто не угнетает, не слушайте кремлевскую пропаганду". Но все эти мантры сводятся к сентиментальным описаниям случаев, когда ими, русскоязычными, не побрезговали в быту великодушные представители наций-хозяев. То есть "в аптеке, обнаружив, что я не говорю по-литовски, девочка перешла на ломаный русский, и я почувствовал такую прямо доброжелательность". Или "в местном русском театре ставят "Три сестры", и табло с синхронным переводом на государственный язык никого не напрягает".
О толерантности к тому, что по-настоящему составляет русскую/российскую идентичность, от войны 1812 года до войны 1941-1945 годов, от Ломоносова до Ландау и от Циолковского до Гагарина, речи не шло и не идет.
Русскоязычным запрещено восхищаться любой Россией, кроме той ее части, которая Россию бичует и отрицает.
...В общем, все это лицемерие худо-бедно прожило почти три десятилетия.
Но сейчас ситуация обостряется — главным образом потому, что Россия, которую считали угасающей силой, внезапно начала проявлять политическую и культурную экспансию.
В ситуации, когда у России есть Крым, и Сирия, и "Северный поток — 2", и фильм "Т-34", и также паспорта для Донбасса, — держать у себя даже очень ручных русскоязычных уже как бы рискованно.
И поэтому повсеместно форсируется их ликвидация как сущности.
В этих обстоятельствах у временной и аморфной сущности под названием "русскоязычные зарубежья" возникает по-настоящему гамлетовский вопрос.
А именно:
- либо коллективно отказаться от всех остатков "русскости" и признать себя аборигенами второго сорта, просто недостаточно хорошо владеющими собственным государственным языком и просто недостаточно хорошо знакомыми со своими национальными героями борьбы с Россией.
- либо признать свою принадлежность к "враждебной Европе" цивилизации. Следствием чего может быть настоящее противостояние с дикарскими этническими режимами местных национал-демократий. И — с высокой вероятностью — выдавливание на культурно-цивилизационную родину.
То есть на Большую Землю, где нет Шенгена, Узких Улочек Ганзейских Столиц, Европейского Сервиса и других непреходящих ценностей.
...Гуманитарной миссией Большой Земли в этих условиях, как представляется, может быть лишь облегчение эвакуации тех, кто решился вопреки моде быть русскими.