Губернатор Кемеровской области Аман Тулеев, возглавляющий регион уже более 20 лет, в прошлом году перенес операцию на позвоночнике и с тех пор редко принимает участие в публичных мероприятиях. Свое первое большое интервью после возвращения к работе он дал РИА Новости. В интервью Тулеев рассказал о реабилитации после операции и о том, какие выводы сделал после нее, а также о состоянии угольной отрасли в Кузбассе и своих отношениях с отшельницей Агафьей Лыковой.
— Аман Гумирович, спасибо, что согласились на встречу и интервью. Приятно видеть вас в добром здравии. Расскажите, пожалуйста, как вы себя чувствуете, как ваше настроение?
— Настроение нормальное. Перенес, конечно, сложнейшую операцию, тяжело об этом говорить. Сейчас работаю в полный рост. Но в то же время надо сочетать рабочий процесс с реабилитацией, физическими упражнениями, физиопроцедурами и так далее, а рабочая нагрузка такая же, как до операции. Дай бог, как говорится, всем здоровья, но и выводы всем надо делать: беречь себя нужно, надо думать об этом, не затягивать.
— Вы упомянули реабилитацию, она еще продолжается?
— Сейчас нужно заниматься в бассейне, есть специальные занятия на растягивание, физиопроцедуры. Это надолго. Сейчас нужно не пропускать и пунктуально все выполнять.
— Сколько часов длится ваш рабочий день?
— Работать начинаешь с семи утра: тебе докладывают радостным голосом обо всех проблемах и пакостях, ЖКХ и прочем. Потом просыпаешься окончательно, и все — на работе. И до семи вечера — начала восьмого.
— Вы возглавляете Кемеровскую область более 20 лет, на предыдущих выборах губернатора в 2015 году вы победили с рекордными результатами, набрав почти 97 процентов голосов при явке более 90 процентов. Некоторые СМИ и политологи тогда связывали такие результаты с административным ресурсом. Как вы оцениваете, за счет чего достигаются такие показатели на выборах?
— Честно говоря, я всегда благодарен нашим людям. Это не дежурные слова и выражения. Всю жизнь меня спасали люди, и я обязан им, кузбассовцам, всем, что у меня есть. Второе: никто не хочет разбираться, что невозможно столько приписать, физически нельзя сделать. Во-первых, избирательные комиссии разнородные, очень много наблюдателей, все фиксируется. Как в народе говорят, тебя бы заложили сразу. Во-вторых, нам что, двери закрывать перед избирателями? Сказать: все, ребята, хватит, больше не приходите? Абсурдно. Ну и чтобы закончить, а где же суды? Нет судов, ни одного суда! Кроме мелких претензий, когда кто-то кого-то толкнул.
Кузбасс — регион особенный. Шахтеры, металлурги — у них обостренное чувство социальной справедливости. Регион очень политизированный. Раньше говорили: Кузбасс чихнет — у России насморк. Обмануть жителей невозможно, если ты обманул один раз — все, привет тебе.
Я в Кузбасс пацаном приехал, 20 лет мне было (в 1964 году. — Ред.), заканчивал Тихорецкий техникум. Сейчас мне 73. Мать приписала годок, ну пусть 72, вот столько я живу в Кузбассе. Служил, правда, три года в Забайкальском военном округе, а все остальное время здесь. Прошел путь от дежурного по станции Мундыбаш до начальника дороги (в 1988-1990 годах возглавлял Кемеровскую железную дорогу, одну из крупнейших в СССР. — Ред.).
Есть такая сложная профессия — дежурный по станции. Это когда управляешь поездами и все время, как шахматист, должен думать, куда составы выставить, а вечно не хватает путей. Все это повлияло, конечно, на характер, на становление, потому что я должен был моментально принимать множество решений. Тяжелые были смены, выжатый как лимон приходил.
Тогда на весь Советский Союз было 29 железных дорог, я был самым молодым руководителем. А я до сих пор люблю железную дорогу. Раньше вообще мечта была, что я остановлю состав, обнаружу что-то и мне дадут звание почетного железнодорожника. Вся жизнь с дорогой связана, а я на железной дороге более 20 лет проработал. На Кемеровской дороге под моим началом было 70 тысяч человек, плюс члены их семей. Это же было государство в государстве. У тебя не только станции, пути, тоннели, мосты, а железнодорожные школы, садики, больницы. А 90 процентов всего, что мы производим и выпускаем в Кузбассе, перевозится по железной дороге. И вот ты день и ночь в этом русле, ты всех знаешь — и работу угольщиков, металлургов, и как работают заводы, шахты, химики. Естественно, не было такого руководителя, которого бы я не знал, а за каждым стоят предприятия и коллективы. Узнаваемость выросла за этот период, объехал все города и веси — обязан был это делать, со всеми до единого практически перездоровался, это очень повлияло на узнаваемость.
Потом, когда избирали депутатом областного совета, я плакал и не хотел. Представляете, я железнодорожный генерал, в форме, я гордился этим. А когда меня заставили идти в политику, я кому только не писал, господи, вразуми! Когда ты привык к дисциплине, организованности, четкому ритму, графику, а приходишь в эту неразбериху, болтовню, склоки… Год, наверное, я шатался. Просыпался: как поезда прошли? А потом думал: какие поезда, ты же депутат.
Выборы — это люди, это доверие. Знаете, хорошего мало, когда говорят про 96-97 процентов. Я из породы самоедов, мне тяжело, ответственность — страшная вещь, она давит. Постоянно думаешь: за тебя проголосовали, ты чего сидишь? И чем дальше, тем сложнее. В первый раз ты можешь выйти на узнаваемости, рубаху на себе порвать, пообещать. А второй раз уже спросят: здравствуй, мужичок, давай вспомним, все ли сделал? Поэтому проценты эти легко объяснимы, но мало их получить, надо всегда отрабатывать. Все время сковывает страх, как бы не провалиться, как бы не сказали, что ты болтун и ничего не делаешь. Я легко ранимый в этом отношении. Когда переваливает за 70 лет, теряешь чувство страха, которое давило и мешало. Отпускает, и такое ощущение классное. Ответственность с тебя не снимается, главное — делай, работай. Свобода — хорошее чувство, у меня оно вот недавно наступило. Ну что я теряю? Да ничего, работаешь и работай, тебя ничего не сдерживает. Реальные дела мало кто делает. Для меня самое ценное были бы люди, кадры. Это уже полдела. Главное не деньги, а люди нужны грамотные, инициативные. А сейчас талантливого директора шахты или гендиректора не найти. Да и политики стали слабоваты.
— Вы упомянули, что мать накинула вам год. Расскажите, пожалуйста, эту историю.
— Я у матери один был, ей не с кем было меня оставлять, пришлось пойти в школу, получается, в шесть лет. Директор школы не берет из-за возраста — пацан. Мать плачет, что некуда, работать надо, деньги нужны. Директор говорит: прочитай, что написано. А там крупно "Добро пожаловать", я прочитал. Потом дал мелкий шрифт, я прочитал, он удивился. А я хорошо и много читал, мать меня гоняла за фонарик под одеялом. Вот так пришлось добавить год, чтобы я в школу пошел. Время такое было, на ухищрения шли.
Еще про узнаваемость, про проценты. Знаете, все-таки все решают люди. Я же участвовал в трех президентских кампаниях, и в первой я у Бориса Ельцина выиграл по Кузбассу, на порядок выше цифры были. У нас, кстати, отношения нормальные были, царствие ему небесное. Три президентские кампании (1991, 1996 и 2000 годов) сыграли свою роль. В одной, правда, отдал голоса Геннадию Зюганову.
Тяжелейшие годы были, когда началась вся эта катавасия. Все бурлит, кипит, народ голодный. Выборы прошли, неспокойно было в регионе. В то же время ты не у дел, ты депутат, болтаешь, а кому нужны сессии, когда народу кушать надо? Виктор Степанович Черномырдин, которого я очень любил, мир и покой ему, приглашает, и я становлюсь министром по делам СНГ. Естественно, я всем обязан Евгению Максимовичу Примакову. Он был министр иностранных дел, а я министр по СНГ, я в рот ему заглядывал. СНГ развалился, никто не разговаривает. Он умел перетянуть на свою сторону, уговорить подписать соглашение в пользу России. Гениален был, я бы сказал. Я у него нахватался и дипломатии, и психологическим отношениям, и умению убеждать. Он всегда был на высоте во всех спорных вопросах.
А потом в Кузбассе начались рабочие комитеты, забастовки, митинги, появились бандиты у руля. Тогда президент Борис Николаевич Ельцин пригласил меня к себе в Кремль. Я прихожу, он сам в домашней одежде, а с ним Сергей Ястржембский (пресс-секретарь президента). Я не понимаю, зачем пригласили. Они беседуют между собой, а меня как будто в кабинете нет. Ельцин говорит: "Я думаю, он вытянет. А нам хорошо, мы скажем — видите, нам все равно, демократ или коммунист, он дело делает. Мы таких людей всегда поддерживаем, лишь бы на государство работали".
— Так принималось решение о вашем назначении губернатором Кузбасса?
— Ну я тебе клянусь! Из пальца же ничего не высосать. У Ястржембского можете спросить. Конечно, я согласился. Потом я вышел из кабинета, а Ястржембский говорит: вернись. Я зашел, уже был другой Борис Николаевич, какой-то обмякший. И слово в слово сказал: "Аман, надо!" Я аж вздрогнул. Потому что войной гражданской уже пахло, стенка на стенку шли.
Потом в самое пекло попал: Транссибирский ход перекрыли, поезда не идут, пассажиры сидят день и ночь, костры, опасно было. Жуть все это время. 150 тысяч шахтеров на улице, постоянно это стучание касками. До сих пор снится. Страшное время.
Вот это все прошли вместе с людьми: от сидения на рельсах, стучания касками. Трудный был путь. Потом превращение из государственной дотационной угольной отрасли в частную собственность. Построили 89 новых супершахт, людей пристроили. И все это вместе с людьми, вместе в гуще событий, вместе превратили Кузбасс в сегодняшний созидающий регион. Вот это и дало 96 процентов голосов, за счет этого и складываются эти проценты.
— Вы упомянули Зюганова. Раньше вы поддерживали КПРФ, почему перестали?
— Все почему-то путают, но я никогда в КПРФ не был, ни одного дня. Был Советский Союз и КПСС, у меня партбилет до сих пор хранится, как и военный билет. Коммунистическое движение я осознанно поддерживал, потому что меня воспитали так, по социальной справедливости хороший пример подавался, как нужно это делать. Потом на президентских выборах 1996 года шел с Зюгановым в связке и сбросил ему голоса. И он прилично тогда, кстати, набрал.
Потом появилось чувство недоверия. Правительство 1996 года было все красное: министры от коммунистов, около 30 регионов России возглавляли губернаторы от КПРФ. Вопрос: что вы сделали? У вас была вся реальная власть, а для вас как будто митинги не закончились. Я запаниковал даже. Думаю, что же делается, что за люди, что за бездари, которые, имея такую власть, все это провалили, даже хуже стало во многих регионах.
Это болтуны, они не способны что-то делать. Да и не хотят этой власти, потому что, когда ты ее критикуешь, стоишь в стороне, это удобная позиция. А когда был период — ничего же не сделали. Это бездари, им не нужна власть, им нужно светиться, бабки получать, свои проценты жалкие.
Вот здесь мы и разошлись по-крупному. Я говорил Зюганову один на один: "Ген, знаешь, я боюсь, что, если дальше мы будем вместе, я просто деградирую. Понимаешь, мне страшно. Жизнь идет, вы митингуете, болтаете, я тебя поддерживаю, голоса свои сбрасываю — унижение такое, а что вы сделали?" Жуткий был разговор.
— Когда это было?
— Наверное, в 97-м. Говорю: "Знаешь, я ничего не трогаю, и ты ко мне не лезь". Причем люди-то такие были в правительстве! К Примакову это не относится, это для меня личность была, есть и будет. А про остальных, честно говорю, до сих пор не пойму, как так — все иметь, ничего не сделать и дальше продолжать то же самое. А у людей память короткая, они не помнят. Вы уже были у власти, ребята, вы уже в тартарары все провалили, куда вы еще лезете? Вот и разошлись.
— Вы с Зюгановым не общались с тех пор?
— Ну как, привет — привет, не будешь же набрасываться. Привет — привет, и дальше пошел.
— Вас не раз критиковали за систему социальной поддержки, выстроенную в регионе, так называемый тулеевский социализм. Что вы можете на эту критику ответить?
— Да и сейчас шумят, что я популист, но никто не хочет глубоко разбираться. Я эти льготы делал, чтобы поддержать. Бесплатный проезд, лечение, региональные пенсии, чествуем, награды вручаем — это просто внимание к людям. Когда я принял решение создать кадетские корпуса, никто не поддержал, но мы сделали. Потом корпус МЧС сделали, открыли женские гимназии, берем одаренных детей из малообеспеченных семей, сельских территорий. По студентам тоже очень мощная защита: бесплатно отправляем на отдых, проводим акции, выдаем именные стипендии отличникам учебы, целевые субсидии на оплату обучения. При рождении детей премии вручаем и медальоны серебряные на счастье "Рожденному в Кузбассе", садики бесплатные для студенческих семей.
Конечно, фишка наша — льготные ипотечные кредиты под 0, 3, 5 процентов годовых на 20 лет, без первоначального взноса. Такие ссуды на жилье получили более 24 тысяч семей с 2001 года. Это какой талант надо иметь, чтобы не рассчитаться! Это все здорово снимает социальную напряженность. Человек чувствует заботу, что он нужен.
— Вы упомянули сложности с поиском кадров. На первом совещании после выхода на работу в августе вы раскритиковали подчиненных за то, что не опровергли слухи о вашей болезни. Простили их? Инцидент исчерпан?
— Да меня же постоянно хоронят! Как говорят, слухи о моей смерти сильно преувеличены. Но все равно бесполезно. Конечно, пока я лежал после операции, тут уже власть начали делить. Это природа человеческая, никуда от этого не денешься. Если честно говорить, обидно. Но заодно поучительно: все встало на место, кто есть кто. Ты у власти — ты нужен, великий. А нутром понимаешь: ну вранье!
Я же трезвый человек, понимаю: уйдешь — через три дня про тебя забудут. Все это я четко понимаю. Обидно? Да, обидно. И здесь тоже все считали, что не встану, это бесполезно. Вот и началось. Со многими я сейчас порвал отношения. Пусть живут спокойно.
— После той истории? Рабочие или личные?
— И те и те. Но там, где по работе надо, общаюсь. А вот такого, как раньше, чтобы по-человечески садился за стол, по плечу хлопал, душу изливал, больше нет. Это такой урок потрясающий. Конечно, замыкаешься больше в себе, но, с другой стороны, ты уже цену знаешь. И еще четкое понимание: никому ты сто лет не нужен. Пока ты у власти, что-то делают, прыгают вокруг тебя. Нет тебя — и все. Эта четкость у меня постоянно есть. Это горько, это обидно, но это так.
Мне еще так говорят: ты ж старый, откуда такой динозавр, последний из могикан, Акела из "Маугли". Какое мое отношение к этому? Вот говорят, нужно всех поменять на молодых. Скамейка запасных обязана быть, и она у нас есть, четкая, понятная. Но, с другой стороны, индивидуальный подход должен быть. Посмотрите, Франклин Рузвельт — великий президент, четыре срока подряд был на инвалидной коляске. Или Уинстон Черчилль — в 80 лет премьером был, в историю вошел. А взять Дональда Трампа. Ему почти 72 года, но никто не говорит: ты старый, ты засиделся. Поэтому все зависит от личности, индивидуальности каждого, лишь бы он делал дело.
Это не от того, что я цепляюсь за кресло. Страха у меня нет. Но если можно, то почему бы не поработать? Если не можешь — надо честно сказать: я выдохся. Если можешь — тяни дальше, потому что в 70 лет только, честно говоря, ума-то и набираешься, если по-крупному говорить. Ты здесь уже осознанно принимаешь решения, потому что это прошло через призму твоей жизни. И второе — доверие людей. Если оно есть, работай и тяни дальше свой возок. Мне кажется так. Во всяком случае, я так подхожу к этому вопросу.
— А ваши подчиненные, которых вы тогда критиковали, продолжают работать?
— Да. Во-первых, с кадрами сейчас очень сложно. Во-вторых, если ты в команде, ты в команде. Почему я должен молчать? Если ты в команде, то работай, пожалуйста. Вас что, на цепи тянули? Это не нотация, не нравоучение, а реальное требование. Работаешь — работай, вот твой отрезок, а все вместе мы команда. Команда работает друг на друга, я на вас, вы на меня, а вместе тянем воз проблем.
— Аман Гумирович, давайте перейдем к экономике, в первую очередь к угольной отрасли. В каком она состоянии в целом? И каким вы видите ее будущее?
— Знаете, стучу по дереву, такого расцвета не было в Кузбассе. Я это с гордостью за своих людей говорю. Многие из вашей братии пишут, что это золотой век Кузбасса. За 20 лет Кузбасс прошел такой путь развития, который ни один регион в мире не проходил. Взять угольную отрасль. Помните: шахты закрыты, люди измучены, голодные. Сейчас уже подзабыли, а тогда страшно было смотреть. Трагедия для наших людей была.
Почти 800 миллиардов рублей вложили в развитие угольной отрасли Кузбасса за последние 19-20 лет. Построили 89 новых, суперсовременных по технологиям угольных предприятий. Сейчас любую шахту взять — это какое-то чудо: комбайны, техника проходческая, мощная, люди под землей, а высвечивается каждый на экране, у них датчики, информаторы, дозиметры, газ там измеряет контрольная аппаратура, программы на английском языке.
И работаем уже совершенно по-другому: раньше добыл уголь, в вагоны его и с песнями-плясками отправил. Сейчас нет: обогатительные фабрики все обогащают, выбрасывают отходы: камни, деревья, породу. Уголь чистый получается. Тогда и вагонов надо меньше, и цена в два-три раза выше, чем на обычный. Если в 1997 году в Кузбассе обогащали и перерабатывали 40% всего добываемого угля, то сегодня уже около 70%, а коксующиеся марки угля мы перерабатываем полностью. В перспективе ставим задачу перерабатывать до 90% добытого в регионе угля.
Следующий шаг, над чем мы работаем сейчас, — это развитие углехимии. Не надо уже тупо рыть и возить, из угля можно делать 130 разного рода химических продуктов и более 5 тысяч видов продукции смежных отраслей. Не только угольные таблетки, которые от похмелья пьют. Здесь и дизельное топливо, и пластмассы, и красители, и удобрения, и стройматериалы, и сырье для фармацевтики, электроники, космической техники и многое другое. Цена в десятки и сотни раз превышает стоимость рядового угля.
Второе — уже реально начали делать угольные сорбенты (в 2017 году в Кемерово открыли первую очередь завода. — Ред.). Это специальные технологии, с их помощью получается продукт, который улавливает различные газы, вредные вещества, даже ртуть и свинец, очищает воду от различных примесей. Допустим, рядовой уголь стоит где-то около двух тысяч за тонну, а цена тонны сорбента — от 60 до 500 тысяч рублей. И мы это уже делаем, инвестор — холдинговая компания "ТОП-ПРОМ" — планирует выпускать в Новокузнецке до трех тысяч тонн сорбентов в год.
У нас выход только один: все, хватит рыть. Насчет этого страшные споры идут, долбят меня со всех сторон. Путь этот дорогой, а все как хотят: приехал, нарыл, продал, бабки получил и уехал. А мы говорим: нет, ребята, дальше уже некуда. Когда летишь на вертолете, действительно израненная земля. Ну нельзя.
Не знаю, отчего у меня так, но обостренное чувство: я против новых лицензий на угледобычу. Нас лишили права влиять на это. Раньше было два ключа: без региональных властей Минприроды не имело право продавать, а сейчас на нас чихать. Я считаю, того, что мы добываем (200-240 миллионов тонн угля в год. — Ред.), достаточно. Должен быть экологический предел. Нельзя в одном месте, в одном регионе добывать столько угля, а если идем на это — должны быть жесточайшие требования к экологии, которые необходимо выполнять, и без этого никаких лицензий выдавать не нужно. Жуткая идет борьба, жуткое давление, к сожалению, но мы стоим на своем.
— На ваш взгляд, наступил уже предел?
— Да он давно наступил, но никто же не слышит! Всем нужно продать и нажиться, против денег что ты можешь сделать? Хоть ты заорись, врагов наживаешь, но разрешения без тебя дают. А жить-то мне здесь, я никуда не собираюсь. Я что, по борту разреза с внуками буду гулять? Меня это лично задевает.
— Если говорить про разрезы, еще один аспект: ученые утверждают, что массовые взрывы при открытой добыче влияют на сейсмическую обстановку. Как вы смотрите на это?
— Конечно, влияет. По году мы в среднем взрываем 600 тысяч тонн взрывчатки, это на порядок выше, чем в Хиросиме атомная бомба. И сам регион, Кузбасс, сейсмоопасный по природе, его постоянно трясет. Споры идут, мы подключили ученых, чтобы прийти к единому мнению, как мы будем вообще вести открытые работы. Одни ученые говорят, что взрывные работы это хорошо, потому что приводят к разгрузке горных массивов. Другие тут же говорят, что это неправильно, что, когда много взрывов, может волна на волну наложиться и, наоборот, дать сильные толчки.
Сейчас мы сами уже пришли к выводу, что нужно на 50% снизить мощность зарядов на горных работах и одновременно не проводить взрывы на нескольких разрезах.
— А раньше одновременно проводили?
— Ну конечно. Они друг от друга далеко, в 40 километрах и больше, могли одновременно проводить взрывные работы. Теперь если один взрывает, то второй не моги. Мы приняли это тяжелое решение, и мы его придерживаемся, а единого мнения так и нет.
Считаю, что при выдаче лицензий надо учитывать теперь и сейсмику. Надо ли открывать вообще, а если открывать, то на каком расстоянии от других разрезов. Многое делается, мы поставили сейсмостанции дополнительные. Информация идет предупредительная, контроль за разрезами.
— Еще одна большая проблема для региона — безопасность труда шахтеров. Что сделано для улучшения безопасности и что еще нужно сделать?
— Безопасность всегда была, есть и будет приоритетом для нас. Слава богу, сделано очень многое. Во-первых, мы перевернули угольную пирамиду: раньше (в 1997 году. — Ред.) мы добывали где-то 60% угля в шахтах, то есть под землей, а сейчас 65% — на разрезах, то есть люди на открытой поверхности, уже опасности на порядок меньше. Во-вторых, раньше под землей работало 72 тысячи человек, сейчас — 28 тысяч. Это за счет технологий и новейшей техники, проходческих комбайнов.
Сейчас самое главное — контроль за работой каждого шахтера. У нас есть самые современные системы газовой защиты, поименный учет шахтеров под землей, датчики, передовые системы связи. И есть целая система: если где-то сбой идет, а на шахте мер не принимают, то смотрит уровень выше — управленческий. А если и здесь что-то не сработало, единый диспетчерский центр просто остановит шахту. Продумано все, но в то же время не угадаешь. То порода обвалилась, то еще что-то. Это опаснейший труд, честно говоря. Мы молимся и делаем все возможное.
За 20 лет на повышение безопасности направили более 64 миллиардов рублей инвестиций. Достигнуто самое низкое количество смертельных случаев за всю историю добычи угля в нашем регионе. Если в 1997 году на 700 тысяч тонн угля был один погибший шахтер, то в 2018-м — один погибший на 22 миллиона тонн добычи. То есть снизили где-то в 31 раз. Но, как говорится, каждая жизнь человеческая — это дар, который всем нужно беречь. Задача — чем меньше людей будет работать под землей, тем лучше. Надо, чтобы в шахтах уголь рубили только машины, а люди управляли ими с безопасного расстояния. Кроме того, мы начали работу по добыче взрывоопасного газа метана из угольных пластов. Там сложнейшие технологии, потом можно его подавать в котельные, в ближайшие поселки. И когда газ уже выкачали, на этом месте можно строить шахту.
— Если от угольной отрасли переходить в целом к экономике, какие еще вы бы выделили отрасли? Каких успехов добились?
— Мы вложили за 20 лет в развитие Кузбасса, всех отраслей экономики 2 триллиона 358 миллиардов рублей инвестиций. Я считаю, это астрономическая сумма для региона. Вторая базовая отрасль, металлургия, в конце 1990-х годов была на грани выживания, это было что-то страшное. Чтобы спасти Кузнецкий металлургический комбинат и Западно-Сибирский металлургический комбинат, в 2000 году мы пошли на отчаянный шаг — поручились бюджетами Новокузнецка и Кемеровской области перед кредиторами и государством по долгам этих предприятий. За счет этого встали на ноги, потом объединили эти заводы в "Евраз ЗСМК".
Наша гордость — 100-метровые рельсы для высокоскоростного движения, которые мы сейчас выпускаем. Обычные рельсы не дают рюмку с водкой поднять, а тут плавно едешь, бархатный путь. Российские рельсы продаем в страны СНГ, Индию, Иран, Бразилию. Химия развивается, кемеровский завод "Азот" сейчас делает жидкие азотные удобрения. Сильным направлением должно быть овцеводство. Еще во время войны наши овцы давали полушубки и валенки фронтовикам. Кузбасс полностью обеспечивает себя хлебом, картофелем, овощами, яйцом.
Туризм в Кузбассе — кто и когда про это думал? Когда мы начинали развивать Горную Шорию, горнолыжный курорт Шерегеш, никто не верил, все хохотали. Сейчас уже по миллиону туристов за сезон отдыхает. Это второй по популярности горнолыжный курорт в России после Сочи. Условия нормальные, отели прекрасные, а самое главное — природа.
— По вашему поручению в Минэкономразвитие были поданы заявки на создание территорий опережающего социально-экономического развития (ТОСЭР) в семи моногородах. Каков статус этих заявок?
— Во-первых, смотрите, у нас регион особый: 24 моногорода — это больше всего, если взять по регионам России. При поддержке Фонда развития моногородов пять моногородов у нас в Кузбассе — Прокопьевск, Ленинск-Кузнецкий, Таштагол, Юрга, Анжеро-Судженск — получили 4,5 миллиарда рублей на строительство дорог, мостов, ЛЭП.
Сейчас вот ТОСЭРы развиваем. Город Новокузнецк на подписи в правительстве, ждем. Заявки еще на два города подали. Кроме того, за последние десять лет в различные отрасли Кузбасса вложено порядка 2,5 миллиарда долларов прямых иностранных инвестиций, почти 50% из них — вложения в добычу и обрабатывающие производства. Делаем все для привлечения инвестиций.
Знаете, вот я вам рассказал всю эту бруснику цифр — сколько добыли, сколько подняли, сколько метров-километров. Но давайте честно, кому все это нужно? Нормальному человеку сто лет это не нужно. Экология — да, это первое, это святое. Второе, что по жизни важно? Жилье, среда обитания. Мы мощно продвинулись по дворам, вы видели, какие у нас города и районы. За 20 лет мы построили практически 17 новых Кузбассов.
Главное, чтобы человеку хотелось здесь жить, чтоб он не улетал куда-то. Я за границей бывал, и когда меня спрашивали иностранные журналисты, что самое приятное осталось после поездки по нашей стране, я всегда отвечал: обратный билет в Кемерово. Вот если будет в сознании у людей, что это Кузбасс, его родина, — это главное.
Давайте возьмем жилье. Вот 1990 год, что творилось, вы знаете, начались уже шахтерские забастовки, митинги. Поехал к Горбачеву, говорю: Михаил Сергеевич, пожалуйста, приезжай, напряжение снимешь, с людьми встретишься, ты же самый высший руководитель. А он вроде слушает, но о чем-то своем думает, не поймешь. Потом я на более практичные вещи перешел — просил талоны на мясо и сливочное масло людям. И опять говорил: вот не приедешь, по-всякому могут развернуться события. И ведь как чувствовал. Но он сам, конечно, не приехал, послал правительственную комиссию. Приехал секретарь ЦК КПСС Николай Слюньков. Встречу он провалил. Люди засыпали вопросами, ответа вразумительного не было, зачем-то всплакнул на трибуне. Потом едем с ним в город Прокопьевск. Он говорит: Тулеев, ты не мог эти скотники, фермы свои в грязи, помойки дальше от дороги сдвинуть? Тут пауза — я ничего не понимаю. Он показал на строения. Я говорю: знаете, это жилье вообще-то, здесь вот как раз живут те люди, с которыми вы встречались. Жилье, говорю, бараки, они вросли в землю, никакие это тебе не коровники. В ответ пауза большая…
Еще самое главное, конечно, качество жизни. Как к городу относишься, так и он к тебе. Через дворы идем, потому что это очень важно: где дети будут играть, бабушки с дедушками будут смотреть, как внуки их бегают.
Рождаемость за 20 лет, несмотря на всю демографию, выросла в 1,3 раза. Младенческая смертность снизилась в 2,6 раза, а материнская смертность — в 10,4 раза. Это же говорит о качестве жизни, это результат. Средняя продолжительность жизни каждого кузбассовца за 20 лет выросла на семь лет и сейчас достигла 69 лет. Ну не Япония, я согласен, но это же результат. И мне это кажется главнее, чем эти тонны-километры, которые мы с вами обсуждали.
— Аман Гумирович, известно, что вы давно дружите с Агафьей Лыковой, летом она молилась о вашем здоровье. Расскажите, пожалуйста, получали ли вы от нее какие-либо подарки, письма?
— Я очень благодарен судьбе, что мы с ней познакомились. Это было случайно — в 1997 году облетал область и вообще даже не понимал, что это такое. Раньше читал, конечно, "Робинзона Крузо": остров, бегает, с животными кричит. Но это придумано же, а тут реально. И далеко не море, а вечно дикая тайга, бурелом, валежник непролазный. С одной стороны просто отвесная скала стоит, речка бежит, вот хижина — и живет женщина. Такая хрупкая она. И удивляет в ней, что она настолько глубоко верующая, такая реальная вера в ней, что как-то стыдно становится. Она в природе живет, у нее даже голос необычный. Она же одна живет, ей не с кем общаться и песни петь. Хотя иногда посылаем волонтеров по хозяйству помочь. Все это как-то притягивает, но я боялся в первый раз встречи.
— Почему?
— Ну ты подходишь, она или привет тебе, или иди дальше. И вот мы спустились на вертолете, я мнусь стою — серьезно говорю! Потом короткое время проходит, она подходит и дает мне горсть кедровых орехов. Значит, все, ты по душе.
Я многого не понимал, как так можно жить столько лет. Не раз предлагал, давай мы тебя переселим в город, вот душ тебе, ванна. Она отказывалась — вера не позволяет. Говорила: "Нет, тут мои тятя, мама, братья, они тут все захоронены, я никуда от них не пойду". Вот такая святая вера.
Бывает же так, встретились — и запала она мне в душу. С первого взгляда отношения зародились. Как ездили мы к ней, так и будем ездить. Это не пиар никакой, мы даже не объявляем, что летим.
— Как часто вы у нее бываете?
— Я уже пару лет не был, по моему поручению всегда вылетает глава Таштагольского района Владимир Макута. Когда ей сложно, она пишет. Та же Хакасия приезжает, а потом обижается. Ну они приехали, протянули ей вафли, зефир, конфеты — для чего ей это? Ей нужно пшено, крупы, овощи. Мы везем то, что нужно ей по жизни.
Раз она попросила козу — целая история вышла. Сначала мы не могли ее затянуть в вертолет. Потом посадили, она как начала там брыкаться. Макута молодец, налил ей стакан водки — успокоилась. Долетели, а там лететь чуть больше часа. А потом проблема: когда вышли, козу из стороны в сторону водит. Агафья говорит: "Что такое, почему ее качает?" Ребята, молодцы, оправдались: "Тебя бы посадить, пролетела бы полтора часа, тоже укачало бы". Много разных историй.
Дружба реальная, искренняя. Я, честно говоря, восхищаюсь ею, не совсем все понимаю. Недалеко от нее года три назад пришлось заночевать в лесу, в охотничьей избушке, потому что нелетная была погода. И вот мне кажется, что-то на меня летит, грохает, воет, я не могу уснуть, туалета нет, выйти боюсь, потому что рев какой-то. А мы все ноем, что чего-то не хватает. Вот посмотрите: она слилась с природой, она часть ее, настоящее дитя природы и глубочайшей веры.
— Вы планируете полететь к ней в ближайшее время?
— Мы переписываемся часто, я считаю своим долгом всячески ей помогать, когда она пишет. Да и мы уже знаем, что и когда надо ей привозить. Письма она мне пишет, много носков связала из козьего пуха, рубаху вышитую подарила. Кстати, надел ее один раз — удобная! И она ж сама это своими руками. Видимо, если ты хорошо относишься к изделию, которое будешь дарить, то человеку это передается. Комфортно очень село, как будто так и надо. В общем, хорошие такие чувства, нормальные, добрые, и я действительно ею восхищаюсь.
Ум у нее светлый, читает старославянские книги и пишет по-церковному — вязью. В ее полной лишений жизни — древняя мудрость: жить согласно с природой, то есть беречь этот созданный богом мир, не уничтожать его красоту, не приносить в мир зла, не желать лишнего.
— Расскажите, пожалуйста, чем закончилась история с главой Хакасии Виктором Зиминым, который хотел запретить полеты к Агафье Лыковой? Вы с Виктором Михайловичем помирились?
— Да я с ним и не ругался. Зачем? Он высказал свое мнение. Я считаю, это неправильно, да и нельзя так. Тогда сам делай! Вези козу, сено, все как положено, а не зефир и конфеты. И второе — это не должно быть показным, мне показуха не нужна, она ничего не дает. Это от души должно быть. Относиться к ней нужно как к почетному гражданину. Жалко, что не нашей территории, в данном случае — другого региона.
Награждать ее бесполезно, ей это не надо. Посылаем ей помощь, волонтеры ездят, а прожить там трудно. За месяц одичаешь. У нее там посуда своя, хозяйство натуральное, все сама делает. Это удивительно, просто надо пообщаться.