Ирина Алкснис, для РИА Новости
Вновь возникшая в информационном пространстве тема дореволюционных долгов России, выплаты которых требуют от нашей страны сотни тысяч французов, рассматривается у нас с исторической, экономической и правовой точек зрения.
Историки напоминают коллизию вопроса: 150 лет назад Россия выпустила государственные облигации для привлечения средств на железнодорожное строительство, большевики отказались выплачивать царские долги, Москва и Париж урегулировали эту проблему в самом конце XX века.
Экономисты пытаются прикинуть, насколько 53 миллиарда евро, которые ныне французы надеются получить с России, коррелируют с 15 миллиардами франков, некогда вложенными французскими инвесторами, и какова может быть адекватная методика пересчета тех денег в современные.
Однако у этой истории есть и еще один аспект, который видится крайне показательным. Правда, касается он не высоких сфер межгосударственных отношений и замысловатых исторических перипетий, а куда более приземленных социальных материй.
Самое удивительное не то, что некоторые потомки участников давным-давно канувшей в Лету и на официальном уровне закрытой истории чувствуют, что им по-прежнему должны. В конце концов, кто из людей хоть раз в жизни не мечтал сказочно разбогатеть, как говорится, на халяву?
Нет, самое удивительное в происходящем то, что таких потомков во Франции набралось аж 400 тысяч, и эти сотни тысяч не просто мечтают, а многие годы (точнее, десятилетия) предпринимают реальные последовательные усилия, чтобы их мечта сбылась.
С одной стороны, вряд ли на основании этой истории стоит делать те или иные масштабные наблюдения и выводы, которые можно было бы распространить на французское общество в целом. А с другой — стоит признать, что она на удивление очень точно легла на современный образ Франции, как он видится из России.
Франция — крайне редкий (если не сказать — уникальный) пример страны, чей имидж в глазах российского общества в кратчайшие сроки претерпел радикальные изменения, переломив глубинные, веками складывавшиеся стереотипы и установки. Франция для России, россиян, русской культуры исторически была воплощением мечты и самых сокровенных грез, что нашло свое концентрированное выражение в знаменитой фразе "Увидеть Париж и умереть".
Но то восприятие исчезло за последние пару десятилетий. Ныне Франция в глазах российского общества — страна заполонивших все мигрантов, плохо убираемых улиц, потерявшее берега социальное государство со зверскими налогами и абсурдной уравниловкой и с бесконечно бастующими по любому поводу гражданами, которым лишь бы не работать.
Это нашло свое отражение и в таком показателе, как эмиграционная привлекательность страны. Согласно социологическим опросам, Франция находится в хвосте списка стран, куда бы хотели уехать на постоянное место жительства желающие покинуть Россию. По опросу ВЦИОМ, в 2017 году Францию объектом своих эмиграционных мечтаний назвал один процент опрошенных.
Когда наследник, которого от предка-кредитора отделяют не одна, а иногда даже не две приставки "пра-", истово требует, чтобы ему дали огромную кучу денег, это история не про добросовестного и обманутого инвестора, стремящегося к восстановлению справедливости. Это про халявщика и прихлебателя, совершенно искренне уверенного, что ему эта куча денег положена. Просто по факту его существования.
Это абсолютно прозрачно читается в комментариях наследников, в их замечаниях о том, что Россия — не банкрот и что "Москва должна платить", поскольку "таковы правила игры".
Это обычная позиция левого и социально ориентированного француза, привыкшего, что государство дает, и традиционно возмущающегося, что дает мало. А может — и должно! — давать больше, потому что у него, государства, еще есть — оно ведь не банкрот.
В данном случае Россия выступает просто в роли еще одной дойной коровы, до которой мечтают дотянуться. И не больше.
Но то, что во Франции нашлось 400 тысяч человек с подобным подходом к жизни (да еще в столь активной форме), действительно выглядит проблемой. Правда, не России, а самой Франции.