Максим Соколов, для РИА Новости
В номере журнала Spiegel, который вышел 4 января, было опубликовано интервью министра иностранных дел ФРГ Зигмара Габриэля. Габриэль с редкостной прямотой и самокритичностью сообщил: "У Москвы, Пекина и Вашингтона есть одна общая черта: они совершенно не ценят Европейский Союз. Они его игнорируют".
Смысл последнего слова, которое является ключевым во всем высказывании, допускает нюансы. "Missachten" можно перевести как "игнорировать, пренебрегать", а можно — и как "презирать". Разница в том, что пренебрежение — это скорее безразличие ("какое мне дело до вас"), а презрение — это не индифферентное, а довольно-таки эмоциональное отношение, причем резко негативное. Будем считать, что глава немецкой дипломатии все-таки имел в виду первый смысл, то есть простое пренебрежение.
Но даже если никто специально не третирует Брюссель, дело от этого не слишком меняется.
Россия, Китай и США — это не просто государства, которые по какой-то причине недостаточно ценят ЕС. Другие страны его вполне уважают, так что есть с кем утешиться. Россия, Китай и США — это исчерпывающий на сегодня список великих держав, оказывающих влияние на ход событий далеко за пределами своих границ. Других таких просто нет. Есть, конечно, важные региональные державы, но это уже другая лига. "Ина слава солнцу, ина слава луне, ина слава звездам".
И если эти три страны высшей лиги при всех существующих между ними различиях и даже острых противоречиях имеют общую склонность совершенно не ценить ЕС и не считаться с ним. Вероятно, причина этого не столько в Москве, Пекине и Вашингтоне, сколько в Брюсселе. Если державы, столь географически разнесенные, имеющие различные интересы, историю и культуру, в том числе и политическую, едины в своей недооценке ЕС, значит, дело не в этих державах.
Самый простой ответ, почему Москва, Пекин и Вашингтон не ценят успехи евроинтеграции, был дан еще в начале 70-х — скоро полвека будет — американским госсекретарем Киссинджером. Он поинтересовался: "По какому номеру мне звонить в Европу?" Имея в виду, что если ему надо решить какую-то проблему, допустим, с Францией, он набирает конкретный парижский номер, принадлежащий ответственному лицу, и о чем-то с ним договаривается или не договаривается. Но о чем и как договариваться с политически не оформленным облаком в штанах и опять же по какому номеру телефона?
Конечно, с начала 70-х годов многое переменилось. Евроструктуры необычайно размножились, и даже конкретные телефонные номера появились. У Дональда Туска есть номер, у Жан-Клода Юнкера — тоже.
Однако беда в том, что конструкция ЕС теперь позволяет звонить, но не дает возможности договариваться. Полномочий условного Дональда Туска недостаточно, чтобы вести переговоры по принципу "Туск сказал — Туск сделал", ибо мандат условного Туска неясен. При этом полномочий национальных лидеров стран, входящих в ЕС, теперь тоже недостаточно, чтобы о серьезных делах вполне договориться — в старых столицах теперь кивают на Брюссель. Получается то, что немцы называют "посылать от Понтия к Пилату".
Хождение от Понтия к Пилату — процесс не слишком приятный, а вдвойне он неприятен, потому что сама процедура принятия решений Евросоюзом в принципе неэффективена. То, что работало на ранних стадиях евроинтеграции, когда объем и характер решений были куда более скромными, а членами объединения состояли только ФРГ, Франция, Бенилюкс и Италия, то есть культурно и политически близкие страны, перестало работать после взрывного расширения ЕС. С включением в него "новых европейцев" — бывших клиентов СССР и даже бывших советских республик — прежний консенсус стал трещать по швам. Тем более что новые европейцы быстро усвоили себе манеру игры на противоречиях между старой Европой и США. Хвост захотел вилять собакой, на что он формально даже имел право — ФРГ и Литва, несопоставимые по экономической силе, равны в смысле политическом: консенсус — он для всех консенсус. Какое-то время и в каких-то случаях можно гасить противоречия вливанием денег, но такое положение дел не вечно.
ЕС все более напоминает поздний (совсем поздний) СССР, где союзные республики стали поднимать голову и много чего требовать. Давить их грубой силой было невозможно по причинам политическим, а умасливать — по причинам экономическим. Кончилось это для СССР довольно плохо.
Но внешняя политика есть сфера, лишенная сентиментов. Здесь ценится преимущественно сила или, по крайней мере, дееспособность.
Одной приверженности разным превосходным принципам еще недостаточно. Но вот как раз дееспособностью, а равно и политической силой ЕС особо не радует, что признает и глава МИД Германии: "В мире, в котором живут хищники, трудно быть травоядным". Как будто когда-либо было иначе.
Если бы все это исходило из уст какого-нибудь профессора или журналиста, ничего особо интересного тут бы не было. Политическая немощь ЕС — вещь для многих очевидная, причем давно. Но Габриэль — не профессор и не журналист, который вправе говорить все что хочет. Он возглавляет дипломатию крупнейшей страны ЕС, поэтому от его речей труднее отмахнуться. Евросоюз злые языки называют Священной Римской империей германской нации — и тут от высокого должностного лица, ее представляющего, слышны заявления, после которых возникает множество вопросов. Например, чем является ЕС для Германии — важным и полезным ресурсом или становящейся все более тяжелой обузой.
Настолько тяжелой, что вице-канцлер произносит подобные речи.
Здесь, конечно, надо уточнить, что, во-первых, в больших коалициях (ведь Габриэль — от СДПГ, а Меркель — от ХДС/ХСС) уровень министерской солидарности, как правило, ниже, чем в однородном правительстве. А во-вторых, бундестаг уже третий месяц не может сформировать правительство, нынешний кабинет — это врио, а 7 января после святочных каникул снова начались коалиционные переговоры, что дополнительно развязывает языки.
Возможно, в новом германском правительстве, если его вообще когда-нибудь сформируют, Габриэля уже не будет, но интервью Spiegel и вопросы, поставленные в нем, останутся. Великие державы действительно пренебрегают Евросоюзом, а как ему приобрести уважение, никто не знает.