Все, что пришло в эти земли из-за Алтайских гор, — «с Запада». Русские колонисты, технологии и даже старенький жигуль — все западное. И лишь религия Будды не оттуда. Она прямиком из Тибета — так говорят здесь, в колыбели российского буддизма, прямо на границе с Монголией. Первые мантры зазвучали на этой земле именно в Мурочинском дацане. Корреспондент РИА Новости провел один день в удаленном от больших городов буддийском монастыре и узнал, как монахи достигают нирваны с топором в руках.
Впервые оказавшись в Бурятии, очень трудно представить себе масштабы региона. "Мурочинский дацан находится под Кяхтой, это недалеко", — сказали мне в Улан-Удэ. Спустя три часа на пограничном посту офицер ФСБ говорит то же самое: "Недалеко отсюда, поверьте мне — я родился и вырос здесь". И объясняет, как доехать, — попытка найти монастырь на карте в смартфоне ничего не дала.
Оказалось, «недалеко» — это 75 километров вдоль границы. Пейзаж за окном машины постоянно меняется: то золотые от солнца озера, то бежевые из-за песка и пожухлой прошлогодней травы холмы, то темные сосновые леса с ярко-зелеными крапинами — только-только распустившимися на березах листьями. Через 50 минут после Кяхты видим табличку с надписью «Дацан Балдан-Брэйбун» — он же Мурочинский, по одноименному селу.
По улице идут два низкорослых мужичка-бурята с загорелыми лицами. Идут молча, смотрят в землю.
Из-за угла выкатывает машина и, поравнявшись с ними, останавливается. Из нее выходит подтянутый мужчина в темно-оранжевых штанах и кофте. Завязывается разговор.
«…Где-то через неделю сможешь?.. Опять, небось, пьешь…» — доносится с их стороны.
Вышедший из автомобиля протягивает беззубому мужичку тысячерублевую купюру со словами: «Только не пропади никуда».
У Жамсо Аранжапова насыщенный график, ведь он в дацане — засаг-лама, то есть «главный по хозяйству». Ему нужно закончить работу над ступами, которые стоят в дацане. А профессиональных штукатуров в окрестностях мало. И беззубый мужичок — один из них.
«Мы стараемся трудоустраивать местных. Кто-то готовит на кухне, кто-то помогает с ремонтом. Без работы никто ведь не хочет сидеть», — негромко, но четко произносит Жамсо.
Да и сами обитатели Мурочинского дацана как-то не вписываются в типичные представления о буддийских монахах, непрерывно медитирующих в позе лотоса. Здесь куда чаще встречаешь монаха с топором или стремянкой.
«Мы бы с радостью занимались медитацией и чтением мантр, да только времени на это мало — столько всего нужно сделать. А зачем нам нанимать кого-то, как, например, заведено в некоторых монастырях Индии. Мы что, не мужики?!» — замечает монах.
Сам Жамсо здешний, как и остальные 14 лам дацана, — село Мурочи менее чем в километре отсюда. Аранжапов говорит, что стал монахом «почти случайно».
В 1994 году он был одним из строителей возрождающегося дацана. Познакомился с 24-м пандито хамбо ламой (духовным лидером российских буддистов) Дамбой Аюшеевым — именно он возрождал буддийскую обитель.
А основал ее первый пандито хамбо лама. В 1730-е, вернувшись из Тибета, местный житель Дамба Доржо Заяев начал проповедовать среди бурят. А потом рядом с будущим монастырем нашел камень, на котором, как верят буддисты, чудесным образом проступила мантра «Ом мани падме хум». Это, как считают верующие, знак того, что бурятская земля — место святое. Камень называется «Рамджун Арьяа Баала».
Утреннюю перекличку собак и рев коров, которых выпустили пастись, прерывает раскатистый звук конхи — ритуального инструмента из раковины моллюска. Значит, пора идти на хурал (молебен). В обычные дни ламы служат молебны по очереди, в праздники собираются все вместе. Но сам хурал должен совершаться ежедневно: молитва обо всем живом не может прерываться.
Медитируют и начитывают мантры монахи только в свободное время, когда не делают что-то по хозяйству и не принимают людей. А к ним ежедневно приходят из окрестных деревень за помощью — духовной и физической. Ламы не только гадают, совершают молебны, но еще лечат с помощью всяких снадобий, иглоукалывания и массажа. К ним обращаются даже старообрядцы, живущие в десяти километрах от дацана.
Бывает, приходится помогать и пограничникам. Однажды они поймали двух нарушителей, а те говорят только на тибетском. В дацане этот язык знает каждый лама, без него даже мантры не прочтешь.
«В общем, прихожу я на допрос. Сидят передо мной молодые мужчина и женщина. Объясняют, что их не выпускали из Тибета и они решили сбежать. Самостоятельно пересекли границу Китая с Монголией и в Улан-Баторе нашли человека, который пообещал им добраться до Улан-Удэ», — рассказывает Жамсо.
Им нужно было пробраться через два ряда колючей проволоки на российско-монгольской границе, сесть в машину, которая их там ожидала, — и в Улан-Удэ. Оттуда — в Москву, где их забрали бы проживающие во Франции родственники. В столице Монголии им даже показали тех, кто встретит на границе. Ночью они преодолели первый забор, второй… Но что-то пошло не так: машина, не дождавшись, резво умчалась, а нарушителей через пару минут задержали пограничники.
«Лично я не особо им поверил. Наверное, это все-таки были шпионы», — со смехом говорит монах.
Время обеда. Монахи собираются в столовой. Почти не разговаривают, лишь с улыбкой перекидываются парой фраз на бурятском. Обеденный стол не изобилует блюдами, настоящим монахам не до кулинарных изысков. Но и без шулэна и буузов у них, бурят, не обходится.
За стол садится коренастый человек в монашеской одежде и внимательно оглядывает гостей из Москвы. А потом громко, но без гордости, заявляет: «Я философ!»
Лама Нацог Дорджо готов часами рассуждать на абстрактные темы. Два года назад он вернулся из Индии, где десять лет изучал буддийскую философию. Говорит, обильно жестикулируя, почему-то с кавказским акцентом и щурясь.
«Зачем быть монахом? Будда научил нас избавлению от страданий. Что это значит? Это значит, что нам нужно вырваться из цикла перерождений и достичь нирваны. Монашество — кратчайший путь к цели», — объясняет он в буквальном смысле на пальцах. А потом неожиданно добавляет: «Вы не обращайте внимания, что я так коряво говорю. В семь лет я начал учиться в Кяхте, а там в 1990-е границы с Монголией, считай, не было — ходили туда-сюда. Вот и общался в основном на их языке. Ну как общался. Времена-то суровые были. Ну «гоп-стоп», «было ваше — стало наше» и все подобное».
А еще он любит борьбу. Нацог — чемпион республики по борьбе, за это ему даже подарили «шестерку». Но он на ней так и не покатался — нашлось нечто важнее всего мирского.
«Я помогал ламе в Иволгинском дацане. А потом решил сам стать ламой. И мне однажды предложили поехать учиться в Индию. Всей деревней помогали. Сосед, например, забил корову и, вручая вырученные за нее деньги, сказал: «Вот тебе на учебу, будешь нас вспоминать», — рассказывает лама.
Первый год в Индии простому парню из бурятской глубинки дался очень тяжело. Нацог признается: мало что понимал. Во-первых, почти все было на тибетском языке (его учат в первые два-три года), во-вторых, «мозги уже не те». Нацог был самым старшим в классе: большинству учеников по 16 лет, а ему — 28.
«Но потом меня стало затягивать! Это так увлекает! Так интересно! Я и не заметил как быстро пролетело время!», — с горящими глазами выговаривает он.
Там же Нацог принял монашеские обеты — причем от самого далай-ламы. И вернулся сюда: «Братья сказали мне: хватит странствовать, пора переезжать поближе к маме. Помогли вот построить дом», — монах показывает на деревянную избу. В дацане каждый лама живет в собственном деревянном доме.
Солнце садится за горы. «Уходит на запад», — говорят тут. Лама Нацог Дорджо заканчивает строить деревянную переправу через канаву, которая образовалась рядом с его домом из-за дождей.
К Нацогу подходит огромный молодой парень в монашеской одежде, здоровается. Лама Даба Вамбуев говорит спокойно и уверенно, делая небольшие паузы:
«Мои родители верующие. Вот и решил стать ламой. Восемь лет отучился в Иволгинском дацане (главный монастырь российского буддизма, который находится рядом с Улан-Удэ. — Прим. ред.) и вернулся сюда. Где родился — там и пригодился».
В Мурочинском дацане он проводит экскурсии для паломников. Сто лет назад это место было многолюдным — более тысячи лам, рассказывает Даба. Но в 1930-е годы монастырь разрушили, а монахов либо расстреляли, либо пересажали в тюрьмы.
Вместо монашеских домов появилось село Мурочи, вместо монахов пришли потомки репрессированных казаков-бурят, которые тоже были буддистами.
Сейчас буддисты-казаки вновь живут на этих землях, помогая охранять границу. А духовную поддержку им оказывают ламы.
С наступлением темноты усиливается рев вернувшихся с пастбищ коров. Некоторые из них небольшие заросшие мехом, — это коровы бурятской породы, которые могут пастись даже зимой. Правда, говорят местные, мяса и молока от них меньше, поэтому «нужно держать их много». Вот уже несколько лет традиционная сангха России (крупнейшая в стране буддийская религиозная организация, ее возглавляет пандито хамбо лама) помогает жителям деревень приобретать таких коров.
«Монах должен помогать всем живым существам. Но для этого, мне кажется, ему нужно научиться быть смелым и решительным. Чтобы в случае чего быть готовым даже пожертвовать своей жизнью», — рассуждает лама Жамсо Аранжапов.
Ночь для монахов — благодатное время: все насущные дела завершены, можно уделить больше времени медитации и самоанализу.
Каждый из них понимает: чем короче путь к нирване, тем он труднее.
Наверное, это и есть то самое "совершенное собрание плодов буддийского учения" — именно так переводится с тибетского название дацана "Балдан-Брэйбун".
