Этого человека русские политики, находящиеся на разных идеологических полюсах, ненавидели при жизни, не жалуют и сегодня. Имя Николая Устрялова забыто, хотя именно он в тяжелейшие времена нравственных колебаний после Октября (работать на Советы или податься в эмиграцию?) сумел объяснить вроде бы очевидную мысль: власть меняется, а Россия остается. Нужно служить не красным или белым, а Отечеству.
Новая доктрина, которую позже взяла на вооружение немалая часть интеллигенции, зародилась там, где трудно было ожидать, – в агитпропе колчаковского правительства, который возглавлял публицист Николай Васильевич Устрялов. Уже тогда он стал внимательно анализировать, что происходило в стане красных.
Когда большинство белых еще верило в свою победу, Устрялов уже предвидел возникновение, причем на долгие годы, большевистского государства. Ленин еще грезил "мировой революцией", а Устрялов уже знал, что ее не будет. Когда большевики предавались эйфории победы, он уже предсказывал, что этот режим неизбежно придет к своему страшному термидору, революция будет пожирать собственных детей, и к власти придет диктатор. Устрялов – своего рода отечественный Нострадамус.
При всем неприятии революции Устрялов называл ее "великой" и "национальной". И никогда не сомневался в том, что русская интеллигенция, не желая того, проделала огромную подготовительную работу, чтобы к власти пришли большевики. "Разве в ней (революции) нет причудливо преломленного и осложненного духа славянофильства? – писал он. – Разве в ней мало от Белинского? От чаадаевского пессимизма? От герценовского революционного романтизма ("мы опередили Европу, потому что отстали от нее")? А писаревский утилитаризм? А Чернышевский?.. Наконец, разве в ней на каждом шагу не чувствуется Достоевский, достоевщина?.. А марксизм 90-х годов, руководимый теми, кого мы считаем теперь носителями подлинной русской идеи, – Булгаковым, Бердяевым, Струве? А Горький?.. Я мог бы органическую связь каждого из крупных русских интеллигентских течений прошлого и нынешнего века с духом великой русской революции подтвердить документально".
Если до революции Николай Устрялов во многом находился под влиянием идей, высказанных авторами знаменитого сборника "Вехи", то после революции он издает в Париже новый журнал, который символично называет "Смена вех".
Ядовитые стрелы летели в "сменовеховцев" как со стороны красных, так и со стороны белой эмиграции. Устрялов на критику реагировал спокойно: "Мы научились отличать отечество от большевистского "превосходительства", как вместе с первым поколением "веховцев" отличали его от царского".
"Сменовеховец" Сергей Дмитриевский писал: "Не революцию принял Устрялов, но только государство, вышедшее из нее, как принял бы и государство, созданное против нее… Ему нужен был порядок, выбитая колея, устойчивое кресло, крепкое древо государственности".
Устрялов никогда не сомневался в том, что исторически большевизм обречен и примирение с ним может быть только тактическим. Об этом он постоянно напоминал своим критикам, указывая на то, что от сотрудничества интеллигенции, специалистов и ученых с новой российской властью выигрывают все стороны, но каждая по-своему. Антикоммунисты выигрывают, потому что они работают на российскую государственность и свой народ, укрепляя мощь не советской, а просто России. Коммунистам же выгодно использовать опыт и знания людей, которые готовы лояльно с ними сотрудничать во всем, кроме идеологии.
Когда Устрялов решил вернуться на родину, многие предупреждали, что он сует голову в пасть льва.
На что Николай Васильевич отвечал: "Социалистическое правительство в России – правительство немножко (или даже достаточно) помешанных". Просто и с "помешанными" – ради России – надо работать.
Сами "душевнобольные" относились к Устрялову с ненавистью, однако долго терпели, даже позволяли кое-что публиковать в советской печати, считая его своего рода мостиком к русской эмиграции. Но невероятно раздражала меткость, с которой Устрялов в своих статьях фиксировал признаки перерождения советской власти: чем более отдалялся Октябрь, тем дальше уходила партия от своих былых лозунгов, обещаний, от самой марксистской теории, от ленинизма, от социальной справедливости, от интернационализма. Как однажды с иронией заметил Устрялов, "железные рыцари революции" просто тонули в калужском тесте".
И тут же разъяснял: "В чем сущность бонапартизма (это, разумеется, о Сталине)? Он – подлинная кодификация революции. Он – сгусток подлинных революционных соков, очищенных от романтических примесей утопии, с одной стороны, и от старорежимной отрыжки – с другой. Он – стабилизация новых социальных интересов, созданных революцией. Он – ее осуществленная реальность. Это – реакция, спасающая и закрепляющая революцию, по речению Писарева: не оживет, аще не умрет".
В своих работах Устрялов признавал огромное влияние Сталина.
Но каким сарказмом сопровождалось это признание: "Он окружил власть нерассуждающими, но повинующимися солдатами от политики: мамелюками. Достойна восхищения его расправа с партийным мозгом. Сливки партии стали воистину битыми сливками. Я читал на днях "Большевика" и "Ком. Интернационал" – и ошеломлялся: у партии не осталось ни одного идеолога, ни одного теоретика, ни одного публициста. Ни одного!.. Поразительно ловкими маневрами, быть может, даже бессознательно, как медиум… партийный диктатор завершил процесс формальной дереволюционизации, всеобщей мамелюкизации правящего строя. Прощай, допотопный… подлинный революционизм! Да здравствует усердие вместо сердца и цитата вместо головы!"
Наконец, Устрялов прекрасно понимал, что интервенция и гражданская война большевистскому режиму не так страшны, как мир, когда Советам придется на деле доказывать свою эффективность. Он все время пытался объяснить тем, кто хотел подтолкнуть историю: имейте терпение, яблоко созреет и упадет само. Не случайно Ленин назвал Устрялова "умным классовым врагом", а Каменев четырьмя годами позже – "самым проницательным врагом диктатуры пролетариата".
И тем не менее Устрялова терпели довольно долго – этот Нострадамус нередко видел куда дальше большевистского политбюро.
Более того, как считают некоторые исследователи, немало решений Сталина появилось после прочтения им работ Устрялова. Если так, не подозревая того, он был советником генсека "на общественных началах".
Однажды, отвечая на очередной выпад своих "мамелюков" в адрес Устрялова, Сталин не без присущего ему черного юмора заметил: "Он служит у нас на транспорте (одно время Устрялов работал на КВЖД). Говорят, что хорошо служит. Я думаю, что ежели он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет".
Однако к 1937 году Николай Васильевич окончательно "достал" Кремль. Расстреляли по обвинению в связях с японской разведкой. Бред, конечно, но кого это тогда волновало. В 1989-м Нострадамуса реабилитировали.
Устрялов был классическим "эволюционером". Подталкивать время вперед, как когда-то рекомендовал террорист Андрей Желябов, опасно и бессмысленно. Время не телега, застрявшая в луже, и не поезд без машиниста. Его ни вперед не сдвинуть, не затормозить, вставляя палки в колеса. У истории своя логика и свой хронометр.
А вот работать на Отечество – строить, лечить, учить, надо обязательно. Потому что власть меняется, а Россия остается.
