Татьяна Москалькова: защита прав человека в России лучше, чем на Западе

Система защиты прав человека в России выстроена лучше, чем на Западе, и она развивается, уверена уполномоченный по правам человека в РФ Татьяна Москалькова. В интервью РИА Новости в День прав человека она рассказала, в защите каких прав россияне в этом году нуждались больше всего, а также о помощи участникам СВО и поиске пропавших без вести жителей Курской области. Беседовали гендиректор медиагруппы "Россия сегодня" Дмитрий Киселев и корреспондент Елизавета Косолапова.

– Татьяна Николаевна, 10 декабря отмечается Всемирный день прав человека. Если говорить о состоянии прав человека в России, то на Западе считают, что у нас люди все бесправные, и мы безнадежны в этом смысле. А есть и другое мнение, что у нас лучше, чем там. Так что на самом деле?

– Я, конечно, придерживаюсь мнения, что здесь лучше, чем там. Но вообще невозможно дать какую-то однообразную, единую оценку правам человека, что в этой стране права человека соблюдаются, в другой не соблюдаются. Когда к нам приехал господин (Турбьерн – ред.) Ягланд, будучи генеральным секретарем Совета Европы, он на встрече со всеми уполномоченными по правам человека страны сказал, что нет такого государства, где бы права не нарушались. Отличие государств заключается в том, как отстроена система защиты прав человека. Если есть механизмы, которые позволяют предупредить нарушение прав, а нарушенное право восстановить, это хорошо.

И судя по тому, какие полыхают протесты во Франции против пенсионной реформы, и мы видим, как люди возмущаются в связи с нарушением их прав в других странах, это свидетельствует о том, что, конечно, проблем у них, тоже хватает. Наша задача ведь – не показать, что у них плохо, а у нас хорошо, а сделать так, чтобы у нас было еще лучше.

Мы отстроили свое понимание прав человека, свою систему защиты прав человека, и она развивается. Очень важно для человека, чтобы его безопасность была обеспечена, чтобы никто не мог покуситься на его жизнь и здоровье, чтобы его достоинство было не унижено, и социальные гарантии, крыша над головой, медицинское обеспечение, доступное и качественное, зарплата была достойная его вкладу. И в этом направлении движение все время есть. Я это могу сказать совершенно определенно на основе четкого анализа, мониторинга тех обращений, которые ко мне поступают.

– Если загнуть пальцы, чем у нас лучше, чем там? Просто буквально перечислить через запятую.

– У нас отстроен правозащитный лифт, это первое. Система гарантий прав человека отстроена с помощью защитных механизмов. Человек недоволен решением органов власти, он может идти в суд, в прокуратуру, может прийти к вышестоящему начальнику в порядке ведомственного контроля. Человек недоволен всеми решениями – он может прийти к уполномоченному по правам человека в Российской Федерации, а тот вправе как независимый государственный персонифицированный орган внести предложение пересмотреть все принятые ранее решения. Такое есть право в соответствии с федеральным конституционным законом.

Кстати, такого права нет у омбудсменов других государств, например, ходатайствовать перед Верховным судом или другим вышестоящим судом о пересмотре вступивших в законную силу решений суда или ознакомиться с любым гражданским, уголовным, административным делом, которое есть у омбудсмена в России.

– Итак, правозащитный лифт – раз, загнули. Что еще у нас лучше, чем там?

– Сама система возмещения вреда человеку, причиненного государством, у нас намного выше, чем в других странах. Я не знаю такого государства, где была бы равная нам система компенсационно-восстановительных мер или реабилитации невиновного.

Я была участником борьбы за появление этой группы норм в уголовно-процессуальном кодексе. Только вот уже в новейшей истории у нас появилась глава "Реабилитация невиновного". То есть если человека признали невиновным, то ему должны выплатить полностью все за причиненный ущерб, в том числе и моральный. Если он был под стражей и лишился зарплаты – выплатят зарплату, пенсии лишился – пенсию, восстановят его во всех трудовых, семейных, жилищных правах, которых он лишился. Кроме этого, он еще и может претендовать на возмещение морального вреда. Это тоже достаточно большая редкость для других государств.

– Татьяна Николаевна, говоря об обращениях в ваш аппарат, в защите каких прав россияне в этом году нуждались сильнее всего?

– Вот здесь удивительная вещь. Если мы посмотрим на рейтинг прав, которые люди считают для себя наиболее важными, то безотносительно института уполномоченного по правам человека на первом месте будет здравоохранение, право на качественное и доступное здравоохранение. А в аппарат уполномоченного по правам человека больше всего поступает обращений, связанных с расследованием и раскрытием преступлений и отправлением правосудия. У меня сегодня больше всего обращений от потерпевших, которые считают, что им незаконно, необоснованно и несправедливо отказали в возбуждении уголовного дела.

В этом году исполняется 160 лет со дня принятия Устава уголовного судопроизводства. Совершенно уникальный документ, который ввел суд присяжных, адвокатуру, гласный и доступный состязательный процесс, гласный суд. Мы ушли от инквизиционного процесса. Так вот, в этом Уставе уголовного судопроизводства было сказано, что если человек пришел с заявлениями о преступлении, то начинается уголовный процесс сразу. А что значит сразу? То есть сразу же допрашивают свидетелей, проводят экспертизу, очные ставки и запускают все механизмы собирания доказательств. Эта система существовала до 1937 года. В 1937 году было введено правило, что до начала уголовного процесса нужно установить по заявлению потерпевшего, это все-таки преступление или это, может быть, административное правонарушение, может быть, это заявление недостойно того, чтобы запустить весь механизм государственного сбора доказательств. И определили на это три дня: с момента поступления заявления о совершенном преступлении до возбуждения уголовного дела. Постепенно этот срок расширяли, и сегодня, для того чтобы определить, возбуждать уголовное дело или нет, дано до 30 суток. Можно провести экспертизу еще до возбуждения уголовного дела, а это очень опасная вещь, потому что до возбуждения уголовного дела у человека нет статуса потерпевшего, обвиняемого.

– Поэтому события могут развиваться очень быстро?

– Абсолютно верно. А уже сделали экспертизу, предположим, вещества, похожего на наркотики, и его больше нет, для того чтобы провести повторную экспертизу.

– Кто-то спрячется, кто-то уедет, концы в воду и так далее, теряем время.

– Да, совершенно верно. Люди недовольно идут к прокурору. Прокурор отменяет постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Следователь снова еще месяц исследует и снова выносит постановление о прекращении уголовного дела. Это проблема доступа жертвы преступления к правосудию. Если тебя не допустили к уголовному процессу, это значит, виновного не ищут, и ущерб тебе государство может не возместить. И сегодня сотни тысяч отмененных прокуратурой этих постановлений. А по обращению ко мне более 400 постановлений об отказах в возбуждении уголовного дела было отменено по моим ходатайствам, ходатайствам, составленным сотрудниками нашего аппарата. Вот это проблема.

– Татьяна Николаевна, вы выступаете за сокращение этого срока тридцатидневного?

– Лично я, во-первых, как ученый-процессуалист и уполномоченный по правам человека, который видит, что у жертвы преступления есть такая проблема, нет доступа к правосудию, за то, чтобы начинать процесс, особенно по тяжким преступлениям, если найден труп, или человек пришел с тяжкими телесными повреждениями, сразу, как было в уставе Уголовного судопроизводства 1864 года.

– То есть вернуться к той норме?

– Да, хотя бы дифференцировано в отношении наиболее тяжких преступлений, чтобы не терять время на сбор доказательств и не утратить их, а дальше это разумные сроки расследования преступлений.

У меня, например, было одно дело, когда до вынесения приговора человек под стражей находился семь лет. Ему вынесли наказание 7,5 лет, фактически то, что он отсидел, но это, конечно, абсолютно неверно.

Как раз только что прошел совет судей, который поднимал такие сложные проблемы сегодняшнего дня. Одна из наиболее сложных, мне кажется, – это гарантии лица при применении меры пресечения в виде заключения под стражу. Арест – это самая суровая мера пресечения. Это не только лишение образа жизни, стресс для человека, но есть риски, что он даст не те показания, которые отражают действительное положение дел, а те, что ему предложат дать.

Только Конституция 1993 года у нас в качестве гарантии определила, что только по решению суда человек может быть под стражей, к ему может быть применена мера пресечения в виде заключения под стражу. Это очень важно. Но сегодня 97% ходатайств следователей и дознавателей о продлении сроков содержания под стражей удовлетворяются судами, и не потому, что суды равнодушны.

– Это многовато, на ваш взгляд?

– Это очень много, конечно. Мне кажется, что любой контроль на то и направлен, чтобы детально разобраться в существе дела, касающегося права человека, а тем более права на неприкосновенность личности. Сегодня в Государственной думе имеется законопроект об ограничении применения заключения под стражу к тем людям, которые совершили не тяжкие преступления. Там выделяются определенные категории, в том числе женщины, имеющие детей. Мне кажется, это очень хороший законопроект. Мы ждем, что он будет принят в Государственной думе.

– Татьяна Николаевна, вы неоднократно говорили, что помощь участникам СВО и их семьям является приоритетным направлением для вашей работы. К вам много обращается участников СВО, членов их семей? И с чем? Удается ли вам помочь?

– Сегодня нет более важной задачи для всего государства, каждого органа государственной власти, чем выполнить те задачи, которые поставлены президентом в рамках специальной военной операции. Сегодня то время, когда личный интерес и общественный запрос, может быть, как никогда находятся не в конфликте, а во взаимном понимании. Конечно, очень важно, чтобы та система гарантий прав участников СВО, членов их семей была исполнена до буквы, до запятой, до духа, который в него вкладывал законодатель, президент.

– А с чем обращаются к вам?

– Обращаются с пятью категориями. Первое – это социальные гарантии. Сегодня 15 тысяч мер социальной поддержки регионального и федерального уровней самых разных категорий, касающихся бесплатного питания для школьников, льгот по ЖКХ, вопросов выплат. Сейчас дифференцированное отношение к раненым. Тем не менее, к нам обращаются, что какие-то выплаты не были своевременно выполнены или в том объеме, в котором нужно.

Второе – оказание медицинской помощи, во-первых, раненым, заболевшим во время специальной военной операции, и членам их семей, которые нуждаются в психологической помощи и нередко не только в психологической помощи. Здесь очень большая работа у нас во взаимодействии с министерством обороны, с Главным медицинским управлением, с нашим Минздравом, с непосредственно министром (здравоохранения Михаилом – ред.) Мурашко. Четко и быстро решаются эти вопросы. В большинстве случаев я не помню такого, чтобы не было моментальной реакции.

Третья категория связана с демобилизацией. И сегодня этот вопрос решается, но он непростой. Мобилизация проходила по закону, когда человека имели право призвать для выполнения самой главной задачи в рамках специальной военной операции. У него было, например, трое детей, а не четверо. Хочу напомнить, что нельзя было бы мобилизовывать человека, у которого четверо детей или он единственный кормилец в семье. Он ушел на СВО, и у него родился четвертый ребенок. Или он ушел на СВО, а его жена умерла. Обратная система увольнения, демобилизации не урегулирована законом. Надо сказать, что предприняты меры министерством обороны – созданы специальные комиссии, которые индивидуально рассматривают эти ситуации. Но количество жалоб у нас достаточно большое.

Конечно, любая война и любая вооруженная ситуация связана с пленными, без вести пропавшими, погибшими. У нас тоже много обращений, связанных с возвращением из плена и поиском без вести пропавших. Работаем в теснейшем контакте с министерством обороны. Здесь главная роль им принадлежит в обменах и возвращении из плена. Но у меня, мне кажется, четко отстроенные отношения с Международным комитетом Красного Креста. В Москву, к нам в Дом прав человека, дважды приезжала президент Международного комитета Красного Креста (Мирьяна – ред.) Сполярич, мои сотрудники выезжали в Женеву, в агентство по без вести пропавшим и непосредственно в Международный комитет Красного Креста, где мы определили алгоритм действий по оказанию помощи друг другу. Он срабатывает и дает свои результаты. Находимся в диалоге с уполномоченным Верховной Рады Украины (Дмитрием Лубинцом – ред.) по этим же вопросам.

– Вы только что опубликовали список из более чем 600 фамилий украинских пленных, которых Украина отказывается забирать. Что это за явление такое?

– К сожалению, переговоры идут очень тяжело у наших военных, и каждый раз, я знаю, что это просто проявление искусства дипломатии и человечности, потому что наш президент постоянно призывает не расчеловечиться с тем, чтобы та сторона шла на конструктивное взаимодействие по обмену пленных.

Как это происходит: составляется список тех, кто у нас находится в плену, составляется список тех, кто у нас относится к категории задержанных за противодействие СВО, они находятся в изолированных помещениях, и предлагается украинской стороне любые назвать фамилии российских военнопленных в обмен на этих людей. Последний список состоял из 630 таких людей. Наш список, который был направлен в Украину. Но это не первый раз, когда украинская сторона говорит, что им не интересны эти военнослужащие украинские, а интересны другие военнослужащие: это офицеры, это азовцы. Или они, или никто не нужен – вот так ставится вопрос. Конечно, трудно даже представить себе, как можно отказываться от своих солдат, бойцов, которых ждут дома такие же матери, жены, как и у нас.

По Женевской конвенции обмены происходят после того, как боевые действия закончены. Но две стороны совершенно правильно в свое время договорились: давайте не будем ждать, пока закончатся боевые действия, а проводить обмены. Их проведено уже несколько десятков, и много наших ребят вернулись домой. Вернулись и украинские военнослужащие к себе домой. Очень важно этот процесс человечности, гуманизма, милосердия продолжать.

Я посчитала (необходимым – ред.) свой шаг – опубликовать эти списки, для того чтобы матери и жены знали, что эти люди живы, что они находятся в безопасном месте, и согласно международным нормам и правилам, они могут вернуться домой в результате обмена. Вот я преследовала такие цели, что, может быть, до той стороны дойдут до родных, близких данные об их живых людях, так же, как и мы, ждем весточек, как там наши ребята.

– Какая-то реакция была с украинской стороны на этот список?

– Да, реакция была о том, что это все неправда, что украинская сторона ни от чего не отказывается, и во всем виновата, как всегда, Россия. Что можно сказать? Алогично, непонятно. Тогда, пожалуйста, вот вам список, пусть возвращаются, и дайте нам список на 630 наших ребят, которых мы ждем с нетерпением.

– А удается вернуть пропавших без вести жителей Курской области? Сколько их там? Порядка тысячи, по вашим оценкам?

– Цифры разнятся, но по оценке администрации Курской области, губернатора Курской области, их может быть более двух тысяч. Мне трудно такую оценку провести. Я исхожу из тех обращений, которые приходят в мой адрес. В мой адрес пришли обращения от родных и близких, которые ищут 537 человек. Сначала была тысяча, из них уже часть установлена.

Буквально недавно удалось вернуть 46 курян, которые находились в Сумской области Украины, вывезенных украинскими военными небольшими партиями туда. В результате переговоров с украинской стороной и с Международным Комитетом Красного Креста, с нашим российским Комитетом Красного Креста, которые проявили беспрецедентное мужество, милосердие, гуманизм, организовав и скорые помощи для перевозки больных, два человека были лежачих, было два новорожденных, одному два месяца, другому – четыре месяца, всего 12 детей, питание, одежду. Мы их ждали уже на границе, где благодаря поддержке и посредничеству белорусской стороны была продолжена эта гуманитарная миссия.

– А вот эти две тысячи, где их искать? Там же, на Украине?

– Нет, я думаю, что их надо искать в Курской области, в основном в Суджанском районе. И такие переговоры мы ведем, чтобы эвакуировать людей оттуда либо через Белоруссию, либо через Украину. Здесь работают и администрация президента, и наши спецслужбы. Я нахожусь в диалоге с украинской стороной и, конечно, наши военные, поскольку любые эти действия связаны с тем, чтобы обеспечить выход этих людей безопасно для их жизни и здоровья.

Уверена, что среди украинских военнослужащих есть те сердца, которые все-таки наполнены милосердием, и те, кто переживает за курян, которые сегодня находятся без света, тепла. Мы за них, конечно, страшно переживаем, сделаем все возможное для их возвращения.

– А помимо 46 курян, которых удалось вернуть, смогли ли установить судьбу еще пропавших людей? Может быть, ведутся переговоры по их возвращению?

– Смогли установить судьбу еще ряда людей. Нам известны их фамилии, известны адреса их родственников. Мы сейчас работаем в этом направлении вместе и с Международным Комитетом Красного Креста, и с российским, вместе с нашими военными и вместе с украинской стороной.

– Вы часто рассказываете, что занимаетесь поиском без вести пропавших в ходе специальной военной операции. О скольких людях, помимо курян, идет речь, когда мы говорим о без вести пропавших в ходе СВО?

– Согласно общим правилам, до окончания боевых действий, как правило, ни количество пленных, ни число пропавших без вести, ни погибших, ни одна из сторон не оглашает. Я даже не буду произносить те цифры, которыми я владею в рамках обращений в свой адрес. Я хочу сказать, что очень важно отстроить правильную систему поиска.

Недавно в Баку я приняла участие в очень важном для моей работы форуме, посвященном поиску без вести пропавших. Собрались представители более 50 государств, которые пережили эти трагедии: это Албания, Сербия, Азербайджан, Армения. И у них наработаны, на мой взгляд, интересные для нас механизмы, алгоритмы, в том числе и по работе с ДНК, и по обмену информацией. В некоторых государствах есть специальные законы по этому поводу.

Почему часто родственники не обращаются в суды о признания погибшими? По закону, если в течение шести месяцев из зоны боевых действий не вернулся близкий человек, и есть предположение, что он в зоне активных боевых действий находился и не вышел оттуда, но и тело не найдено, то его признают без вести пропавшим, через полгода могут признать умершим или погибшим. Это только для участников боевых действий, а для всех остальных три года. И люди не соглашаются (признать родственника погибшим – ред.). Ко мне обращение приходит: воинская часть, обратилась в суд о признании погибшим, а мы против, и нас не спрашивают нашего мнения. Я считаю, что, конечно, неправильно то, что не спрашивают. Обязательно мнение родственников суд должен учитывать. Но родственники боятся, что после вынесения этого решения перестанут искать. А вдруг он оказался в плену, был ранен, но не мог сообщить о своей фамилии? Может быть, он оказался на территории другого государства, разные ситуации. Так вот есть государства, в законах которых оговорено, что несмотря на принятие решения, родственники имеют право претендовать на дальнейшие меры по поиску без вести пропавших.

– Хорошо бы в наше законодательство тоже внести такое положение.

– Я думаю, что это заслуживает внимания, самой тщательной проработки, да.

– А если говорить об обмене телами погибших между Россией и Украиной, продолжатся ли эти обмены?

– Конечно. Это одна из главных гуманитарных тем – дать возможность родным и близким похоронить, проститься и отдать почести этому замечательному человеку. Эти действия постоянно наше министерство обороны осуществляет во взаимодействии с оборонным ведомством Украины.

– В этом году, весной, вы сообщали, что у России есть желание передать Украине тела военнопленных, погибших при крушении Ил-76, который был сбит в ВСУ. Получилось ли?

– Они переданы. Это свершилось, и я при этом присутствовала.

– Наши релоканты, они сталкиваются же за границей с проблемами, в том числе и с проблемами нарушения прав. Какие это проблемы? Стоит ли заниматься помощью в их возвращении сюда?

– Во-первых, ко мне никто не обращался за помощью из числа тех, кто выехал в период проведения СВО. Но самая главная, наверное, проблема связана с нарушением имущественных прав. В соответствии со статьей 17 Всеобщей декларации прав человека, никто не может быть лишен своей собственности, иначе как по решению суда. Никаких судебных там, естественно, не происходит процессов, наложены аресты на счета, трудности с переводами. Я вижу, что они испытывают большие сложности, и релоканты, и те, кто не выехал за рубеж, но имел свою недвижимость там. Все, как предсказал Владимир Владимирович Путин, все так и сбылось.

– То есть там у них арестовывают счета и там нарушаются их имущественная права?

– Понуждают к продаже имущества за копейки, ставят в неравное положение в случае судебных тяжб по этому поводу. Больше всего связано с имущественными правами, но сложности возникают и в области здравоохранения.

– А как-то можно на законодательном уровне помочь людям, которые хотят вернуться в Россию? Какой-то, может быть, алгоритм проработать?

– Конечно, у нас, во-первых, есть государственная программа добровольного переселения соотечественников в Россию, и она работает. У нас появились новые механизмы для тех, кто является не только иностранными гражданами, которые хотят приехать, получить гражданство, но и гражданами России, которые сохранили гражданство, но ничего не имеют здесь, потому что они выехали, продав все свое имущество. Для них тоже сегодня существуют механизмы возврата, и мы должны, мне кажется, сделать все возможное для возвращения тех, кто себя считает соотечественником по культуре, своим историческим корням, взглядам, системе ценностей. Это очень важно.

– Татьяна Николаевна, на встрече с президентом, когда вы представляли ему очередной ежегодный доклад, речь зашла об условиях содержания граждан в изоляторах временного содержания. Какие здесь проблемы, и что можно сделать на этом поле?

– Проблема у нас всегда одна, это деньги. Для того чтобы преобразовать, реорганизовать ИВС, изоляторы временного содержания, и другие места, конечно, нужны вложения. Потому что в соответствии с законом у них должны быть прогулочные дворики, должны быть соответствующие спальные места, оборудованные так, чтобы ему не было дискомфортно, чтобы его достоинство было соблюдено.

У нас в центрах временного размещения иностранных граждан, подлежащих выдворению, очень длительное время они содержатся. То есть они уже отбыли срок наказания и уже понесли бремя ответственности за совершенные ими действия и подлежат выдворению, но у них не готовы документы, или их не принимает страна, или страна принимает, но им некуда ехать или не на что ехать. В таком случае они содержатся (в центрах временного размещения – ред.) достаточно долго. Не во всех субъектах Российской Федерации, как у нас, например, в Москве есть очень достойный центр, надлежащие условия для них созданы. Но сегодня министерство внутренних дел запланировало уже и соответствующие имеет проекты на реконструкцию, на капитальный ремонт этих помещений. Надеюсь, что и в этой отрасли у нас будет лучшая ситуация для граждан.

– Еще одна важная тема, о которой вы говорили недавно, в том числе в Государственной думе, это улучшение условий содержания в учреждениях социального обслуживания для людей с ограниченными возможностями. Скажите, за последний год есть ли какие-то улучшения в этой сфере в России?

– Очень важно, чтобы эти места для людей, нуждающихся в помощи, а это одинокие люди, инвалиды, пожилые, чтобы для них были соответствующие условия. И очень важно, чтобы здесь был общественный контроль. Впервые в этом году уполномоченные по правам человека в субъектах Российской Федерации, уполномоченные по правам ребенка становятся субъектом защиты прав человека в учреждениях для людей, страдающих психическими заболеваниями. Они же о себе не могут позаботиться, не могут пожаловаться. И важно, что теперь закон говорит: вы не просто имеете право, вы должны это делать, вы должны контролировать там условия пребывания, условия содержания этих людей.

По нашим обращениям были возбуждены и уголовные дела в отношении некоторых таких учреждений, и представления прокурорские появились. Конечно, это всегда дает импульс для улучшения.

Честно говоря, в большинстве случаев сфера социального обслуживания собирает людей совершенно необыкновенных по своей человечности, милосердию, гуманизму. Это надо удивительное терпение иметь, чтобы работать с этой категорией людей, которые даже иногда не то, что заступиться за себя не могут, они даже не могут себя обслуживать.

Но проблем там (в сфере социального обслуживания – ред.) много. У нас сейчас три категории социального обслуживания. Во-первых, на дому, что очень важно для тех, кто вернется после выполнения задач СВО, чтобы дома была возможность сиделку привести, умный дом использовать. Я видела эти наработки, они совершенно изумительные. Вторая – смешанного типа, когда днем можно прийти, получить необходимые услуги и вернуться домой. И третья – это интернаты, которые у нас есть. И здесь, конечно, больше всего сложностей, проблем, связанных и с условиями, и с капитальным строительством. Я очень рада, что наш новый бюджет выделяет на эти нужды сегодня достаточно средств.

– Спасибо большое, Татьяна Николаевна, за это яркое интервью и за вашу деятельность, которая требует большой отдачи.

– Спасибо вам огромное, Дмитрий Константинович.