Тимофей Сергейцев, член Зиновьевского клуба МИА "Россия сегодня"
Тот факт, что русофобская идеология, органично включающая в себя ностальгирующий по классовому врагу антисоветизм и антикоммунизм, сегодня является едва ли не главным и, возможно, единственным продуктом западного политического производства, становится все более очевидным на фоне печального для Запада стратегического обстоятельства: Российская Федерация не только не распалась вслед за СССР, но и вернулась к статусу исторической империи. А ведь "аккуратный", с учетом ядерного потенциала, демонтаж России был основной политической целью трансатлантического альянса, да и остается ею по-прежнему за решительным неимением какой-либо иной.
Пусть даже тупиковость такой постановки вопроса и становится очевидной все большему числу участников западного политического процесса, пусть даже их большинству, но западное политическое мышление не может пока предложить никакой другой концепции и альтернативы.
Как было бы замечательно, как было бы удобно западному человеку любить русскую литературу, Достоевского, Чехова и Толстого еще сильнее и трогательнее в отсутствие уже самих русских и России как таковых! Ведь существуют же латынь и римское право при полном отсутствии Древнего Рима? И можно будет больше не бояться загадочной русской души, носитель которой столетиями отражал западную агрессию и при этом ни разу не наказал завоевателей хотя бы симметричным, равным возмездием.
Для развития западной русофобской идеологической традиции особенно ценно включение в ее рамки не просто бывших советских социумов — восточноевропейских, таких как, например, польский, или даже непосредственно бывших союзных — прибалтийских.
Крайне важно, чтобы на антироссийскую, антирусскую сторону перешли люди самой русской политической культуры, представители "титульной" нации России, чтобы именно они отказались быть русскими, а за неимением лучшего остались бы просто "русскоязычными".
При этом им нужно посулить, что они получат взамен нечто иное, более ценное — культуру западную. Либо ее новодельную "пристройку" — новую украинскую политическую культуру, которая не имеет ничего общего с исторической украинской культурой (например, с украинской песней и тому подобным). Если, конечно, не принимать во внимание спекуляции на последней. А также активное псевдоисторическое мифотворчество, включающее в том числе измышление не существующих в прошлом "культурных традиций".
В отличие от сказания о древних украх, находящегося в стадии разработки, актуальная ненависть к России отнюдь не виртуальна, вполне дает знать о себе эмпирически, а также политически востребованна западным политическим агентом. Она электорально значима. Ради нее и нужно отказаться от своего русского бэкграунда, перейти в инокультурный по отношению ко всему русскому лагерь "русскоязычных".
Например, из русского поэта (который, кстати, вполне может обоснованно или необоснованно ругать Россию — русская культура сама имеет в себе эту развитую рефлексию) стать русскоязычным поэтом украинской культуры, которая не имеет ничего общего с Шевченко, Украинкой, Франко, Коцюбинским.
Поэты, конечно, пусть самоопределяются — нужен ли им такого рода откровенный политический коллаборационизм, что он даст их творчеству, а что безжалостно заберет. Но вот что важно для нас, так это понимание того, какие элементы русской культуры выделяют проектанты новой украинской культуры, из-за каковых элементов от всего русского следует отказаться.
Произведения того же А. Мельника (которые, впрочем, вторят регулярным высказываниям украинских участников ток-шоу в самой Украине) ответ дают вполне однозначный. По его мнению, широко разделяемому политическим сообществом украинских радикалов и националистов, отнюдь не таких милых и травоядных, как сам русскоязычный поэт, русский культурный код безнадежно испорчен против его исконно славянской основы вторжением монгольского элемента, занявшего к тому же доминирующее положение в якобы покоренной культуре.
Отсюда естественно вытекает культ Гитлера и Бандеры в новой украинской политической культуре. Отказ от собственного культурного основания неминуемо означает призыв к поражению и переходу в подчиненное положение.
Помимо славянского и монгольского элементов в русский культурный код входят и многочисленные и разнообразные западноевропейские элементы. Привнесены они не только и не столько варягами, сколько русскими царями, включая Петра Великого, учеными, поэтами и писателями, военными и художниками, революционерами и контрреволюционерами, самими людьми Запада, всегда стремившимися в Россию.
Сегодня культурный кризис Запада (который также называют кризисом идентичности) достиг той точки, когда вполне реальной представляется перспектива, что именно в России — и, возможно, нигде больше — будут сохранятся и воспроизводиться европейские культурные коды христианства, рационализма и гуманизма, в то время как в самой Западной Европе все это доедает описанный еще Ницше беспощадный европейский нигилизм, одетый сегодня в риторику мультикультурализма и неолиберализма.
Русский культурный код сложен и многообразен, что и определяет его высочайшую ассимилирующую способность, валентность к отбору и органическому включению в себя новых элементов без разрушения целого. Мы всегда сами ставили над собой исторический эксперимент, не позволяя делать этого другим. В этом наше историческое кредо и уникальный способ развития — от принятия православия до революций XX века. Так что отказ от русской культуры ради политической лояльности русофобским проектам ни к чему, кроме творческой, культурной, исторической смерти, не приведет.
