Фильм Андрея Кончаловского "Рай", который выходит в прокат 19 декабря, выдвинут от России на премию "Оскар" в номинации "Лучший фильм на иностранном языке". Лента уже получила главный режиссерский приз — "Серебряного льва" — на 73-м Венецианском кинофестивале. Там же префект Ватиканского секретариата по коммуникациям монсеньор Дарио Эдоардо Вигано вручил российскому режиссеру престижную международную премию имени Робера Брессона, напомнив при этом слова папы Римского Франциска о том, что "в своей жизни человек должен уметь мечтать".
О мечтах, фильмах и зрителях, а также о том, верит ли он в существование рая, Андрей Кончаловский рассказал в четверг после показа фильма "Рай" в Международном мультимедийном пресс-центре МИА "Россия сегодня". Ниже мы приводим высказывания известного отечественного кинорежиссера, которые позволяют лучше понять его мировоззрение и отношение к религии.
Рай — понятие очень объемное. В рай я иногда верю, а иногда — нет, могу сказать, что я — православный буддист. Рай начинается еще пока мы живы: вы можете попасть в рай, если у вас гармония внутри, а дальше — мы не знаем. И слава Богу, что не знаем…
Очень много мест на Земле, где происходят катастрофы и где зло рядится в одежды добра и пытается разрушать человеческие жизни… Я не думаю, что какой-то фильм может что-то изменить когда-нибудь. Если бы фильм мог изменить — то тогда и литература могла бы изменить, и вообще мы бы жили в раю — уже столько великих произведений создано, а мы все как-то далеко. Поэтому я не верю, что фильм может изменить что-то глобально.
Зачем зритель ходит в кино? Я думаю, что люди обращаются к произведениям искусства, потому что они хотят вернуться в свое детство. Когда я говорю "детство", я имею в виду веру в то, что происходит на экране. И это "детское" живет в каждом человеке. И когда он верит — значит, он плачет, он смеется, он переживает как ребенок — есть полная вовлеченность. Я никогда не видел ничего лучше детских лиц на хорошем спектакле или хорошем фильме. Если фильм понравился — он понравился не голове, а сердцу, душе, чему-то такому, что словами не объяснить. Когда что-то открывается — я не могу сказать, что вот так задумано.
…У зрителей [фильма "Рай"] рождается вопрос о самопожертвовании. В сценарии есть ответ: зло само собой растет, а для того, чтобы творить добро, нужно какое-то чудо божественное.
Искусство не должно забывать о том, что оно делается для людей, которые еще читают. Поэтому мне дороги люди, которые смотрят мое кино, даже если их очень мало. Я тоже был подвержен тенденции делать картины, которые бы все смотрели и все любили. А сейчас мне интересно другое — беседовать с людьми, которые хотят смотреть довольно скучные картины. Для нормального зрителя то, что мы делаем, вряд ли съедобно.
Если бы гениальный артист спросил меня, хочу ли я снять с ним фильм, я бы ему сказал, "Да, но я бы снял фильм не о том, как ты играешь, а о том, как ты бреешься утром или ругаешься с женой". Он бы не играл, он бы жил. Это пристальный взгляд на человеческое поведение. Когда мы следим за поведением животного — нам всегда все интересно, потому что оно не играет. Когда мы следим за поведением человека вот в таком смысле — это всегда очень интересно, всегда. Другой вопрос — какие моменты этой жизни потом соединяются в то, что можно назвать художественным отбором. Это совсем другой метод, с которого я начал свою новую карьеру режиссера с "Белых ночей". Я касался этого метода во второй своей картине, "Асе Клячиной", но потом как-то ушел в другое, а теперь опять вернулся к тем источникам, которые меня интересуют.
Есть две категории зрителей — те, которые едят поп-корн в кино, и те, которые не едят. Я делаю фильмы для тех, кто не ест поп-корн, поэтому я постараюсь сделать так, чтобы даже в прокатных фирмах Диснея во время сеансов наших фильмов поп-корн не продавался. Рецепты, которые дают нам в американских книжках — для того, чтобы сделать продукт, а не произведение искусства. У продуктов есть, конечно рецепты, этому учат, но заглянуть в тайники это не помогает.
Чем отличается "чернуха" от "нечернухи"? Не тем, что там проститутки или бомжи, а тем, что режиссер или художник любит своих героев или не любит. Если он просто их снимает — получается "чернуха". Если любит — и эту любовь он в состоянии передать зрителям — то "чернухи" уже нет.
Я — эгоист, честно говоря, и самодостаточен. В определенном смысле я хочу смотреть кино только тогда, когда уже через год или два кто-то скажет: слушай, вот очень хорошая картина, ее два года назад сняли. Она должна пройти испытание временем, и тогда, может быть, я ее посмотрю. Но это не значит, что я не имею представления о том, что творится в нашем кино… Я думаю, что у нас в кинематографе очень счастливая пора.
Написать сценарий, где полкартины люди, глядя в камеру, говорят — в определенном смысле это некоторое безумие. Если бы я такой сценарий дал нормальной студии — они бы сказали: "С ума сошел? Люди на крупном плане говорят полкартины". Слава Богу, что я сейчас живу в России, где такие безумства могут проходить.
