Роман "Крепость" писателя и журналиста Петра Алешковского (автора "Жизнеописания Хорька", "Арлекина" и "Рыбы") вошел в длинный список премии "Русский букер" и шорт-лист "Большой книги". Этот сложный тест существует в двух временных измерениях, повествуя о судьбе принципиально честного археолога Мальцова, который пишет исторический труд и параллельно наблюдает сны о расцвете и падении Золотой Орды. В интервью РИА Новости писатель рассказал о том, как конструируется хороший роман, почему книга будет существовать всегда и произведения каких писателей обязательно нужно прочесть каждому.
— К какому миру вы больше себя причисляете — к литературному, журналистскому или археологическому?
— К человеческому.
— Я имею в виду, что вам ближе?
— Жизнь. По профессии я писатель, в бывшем — археолог; историю не оставляю, но я не академический ученый и не могу быть записан в эти ряды. В какой-то момент я понял, что конструировать историю мне интереснее, нежели раскапывать ее. Писатель — не археолог, но может и должен, если необходимо, уметь пользоваться открытиями ученых.
— В романе "Крепость" вы точно докапываетесь до самой сути, слой за слоем раскрываете героев, персонажей…
— Хороший роман это конструкция, которая ведет читателя по определенному пути, если она построена правильно. Если есть строительство, скелет, то роману задана тяга. Существует воля пишущего, но бывает так, что читатель конструирует чтение по-своему, выискивает другие смысловые оттенки. Задача писателя — не только язык и стиль, но и наблюдательность. В случае моего романа археология и история есть некий фон, как и природа, как и жизнь. Писатель, словно живописец, рисует словами. Его задача — построить их так, чтобы получились и история, и сюжет, и характер.
— В "Крепости" это особенно прослеживается: любое описание ярко встает перед глазами и затягивает, хотя назвать книгу простой нельзя. Как сделать так, чтобы читатели хотели читать сложную литературу?
— Это вопрос не ко мне.
— А вы сами ориентируетесь на читателя?
— Мои книги очень разные. Есть короткие рассказы, которые печатались в "Русском репортере". Они всем понятны, потому что изначально писались просто, хотя в них есть некие стилевые изыски. Я не забываю о своем читателе, я знаю его, но когда лет 6-10 пишешь большой роман, то читатель отдаляется.
Читателей у меня, быть может, не так много, как у массового писателя, но я никогда не стремился быть массовым. Если строить произведение как трагедию, историю, в нее надо вжиться, с ней надо жить и доверять дыханию автора. Если ты попадаешь с ним в унисон, все тянет и идет. Если нет — оправдания бессмысленны.
— Вы думаете, что читатель и автор либо подходят друг другу и тогда им стоит продолжать культурное сотрудничество, либо нет?
— Я воспитан на сложных авторах. Не знаю, читают ли сейчас Томаса Манна или Гессе… Наверное, читают. Но я знаю, что во все времена легкие жанры были наиболее тиражными, наиболее доступными и наиболее коротко живущими за редким исключением, например "12 стульев" Ильфа и Петрова. Каждый жанр соответствует своему описанию. Сейчас многие писатели не понимают, зачем они рассказывают историю, а ведь литературоведение с древних времен распределило задачи авторов по жанрам. Существуют эпопеи, трагедии, комедии. Когда происходит точное попадание, тогда это победа. За вкусы всех читателей я отвечать не могу. Мне дороги те, которые со мной.
— Как вы думаете, надо ли воспитывать в читателе культуру чтения?
— Сегодня все с ног на голову. Это не бурчание пожилого человека, просто время кардинальным образом изменилось, об этом и в романе написано. Визуальные жанры приобрели большую популярность. Кино очень сильно отбивает вкус к чтению, поскольку машина и правильно заточенный глаз режиссера плюс потрясающие эффекты могут сотворить такое, что прописать словами очень сложно. Но мне верится, что книги никуда не денутся.
Книга будет существовать и существует отдельно, ведь удовольствие от чтения совершенно иное, чем удовольствие от просмотра. Она воздействует на другую часть головного мозга. Кино и книга — это разное восприятие мира.
— Почему читать стали меньше?
— Наступило такое время, когда айпэды и айфоны куда важнее и необходимее молодежи, чем книга. В метро все что-то делают, уткнувшись в телефон, и очень немногие читают. Современную прозу, по-настоящему русскую, печатают одно-два издательства: редакция Елены Шубиной и Эксмо, потому что АСТ-Эксмо — колоссальный конгломерат, который все может. И мне, как автору, в общем, это выгодно. С другой стороны, нет никакой конкуренции. Сегодня большие издатели во всем мире понимают, что надо держать в руках все вожжи. Таким образом, проза, которая всегда была отдельной, элитарной, остается, но становится маленьким кусочком чего-то огромного. Мелким издателям выживать очень сложно. Свобода выражения никуда не делась, а свобода продажи — это другое дело, книга стала стоить непомерно дорого, что не по карману рядовому читателю, мы его просто потеряли.. Но таков подход к сегодняшнему продвижению культуры.
В театре и в кино по-другому, потому что там есть меценаты. В литературе, увы, не так: писателей и так не много, и есть сито, которое отсеивает их по своему желанию. Раньше сит было много: толстые журналы например. Но изменилось время, и в этом смысле госполитика может настойчиво стараться заставлять молодого человека читать, но если он не захочет, заставить его невозможно.
Слишком много сладостей предлагает рынок культурных развлечений.
— Почему так получается, что массовая литература нужна большему количеству людей, чем качественная?
— Притягательность дешевой литературы в том, что там есть сюжет, неважно, как слеплены слова, — прочитаете один раз и забудете.
Она — смерть времени, сродни семечкам, только семечки вкусные. Искусство — вещь, которая оставляет послевкусие, заставляет думать, живет с вами какое-то время.
Культура такая вещь, которая требует преданности. Вот в советские годы было тяжело достать хорошую книжку: мы обменивались литературой, ходили в библиотеки. Если вы заглотили этот крючок, то другое вам невкусно и неинтересно.
— Книга печатная и электронная: это равноценно или нет?
— По-моему, нет. Я не люблю электронные книги. Для меня это мука, поскольку мне приятно держать книгу в руках, перелистывать ее. Но моей маме 83 года, она сидит в деревне с электронной книгой, в которой хранится полторы тысячи книг, и милым делом ее читает. Просто мне не приходилось оказаться в ссылке с отсутствием печатной литературы.
Мы не задумываемся, что большая часть выходящих сегодня книг долго не проживет. Бумага такого качества, что они развалятся, поэтому надежда только на электронные носители. Книги старые, даже советские, будут жить куда больше. Это тоже подход: дешевое, массовое, гори огнем, лишь бы заработать.
— В списках литературных премий одни и те же авторы. Как читателю узнавать новые имена?
— С 2000 года я веду передачу на радио. Мне поступает море разных книг, в том числе, конечно, и художественная литература. Каждый раз назвать хорошие книги, которые я прочел в этом году, — зубовный скрежет и боль. Лишь четыре-пять книг окажутся на моей полке. Это вкусовщина, но пристрастия в культуре и искусстве — всегда вкусовщина.
Новые имена… Возник в Петербурге такой писатель Лев Наумов с книгой "Шепот забытых букв". Он написал коротенькую книжку рассказов и несколько странных, скажем так, пьес. В нон-фикшн больше достойных вещей. Сейчас появился очень интересный писатель Сергей Самсонов. Его "Железная кость" написана гекзаметром, не каждый сможет ее прочитать, но это подход, попытка создать эпопею. Он замечательно сказал, что его поразили две Одиссеи — Гомера и Капитана Блада. Это четкое понимание, чего он хочет: сюжета, героических порывов и мощного рокотания.
Политические высказывания писателя Михаила Елизарова мне глубоко несимпатичны, но у него есть замечательные книжки. Я знаю, что он обладает литературными мускулами что ли. Не понять, что в "Библиотекаре" он воюет с Советской властью, значит ничего не понимать в литературе.
— То есть должно быть правильное понимание истории? Герой вашего романа пытается отрефлексировать историю, перенести ее в современность…
— И в итоге его закапывают. Он не революционер. Сейчас все чаще кричат, что Сталин гений, жертвы репрессий преувеличены… Это полный бред, ради чего боролись отважные диссиденты, ради чего страдала страна и гибли безвинные души? Горе не уходит просто так, мы должны окончательно пережить свои беды. Мы станем только сильнее от того, что начнем всерьез задумываться над нашей историей, которая очень кровава, сложна, местами несправедлива, каковой и бывает история всех людей.
Искусство — особый способ приблизиться к истине, поиск неких красот, но ни в коем случае не скатывание в сторону тьмы. Такое часто происходит, поскольку премии и вой неразборчивых журналистов туманят голову — пройти медные трубы не просто, это же всегда понимали. Лучше сидеть в своей квартире и не высовываться, что я с успехом делал долгие годы. Я мало пишу: "Крепость" я писал шесть лет. Не знаю, что будет дальше. У меня такой настрой, мне так удобней, но у многих желание красоваться затмевает разум.
— Вы упомянули, что долго работали над романом. Изменилась ли задумка за это время?
— Я очень долго примеривал разные варианты финала. Идея окончательной концовки была изначально, но она менялась, я все переписывал и переписывал, пока не понял, что не могу соврать. Долго все рождалось еще и потому, что я долго учил матчасть.
Много читал про Золотую Орду, монголов. Многие авторы грешат тем, что поверхностно проходятся по теме. Толстой изучал войну 1812 года, но он наврал про войну в другом, у него была сверхидея. Он гениальный писатель, но ведь создал миф о Кутузове например, с которым невозможно спорить.
— Вы над чем-то работаете сейчас?
— Нет.
— А есть ли какие-то задумки?
— Давайте пропустим этот вопрос.
— Сейчас идут большие споры по поводу исторического облика города, не только Москвы, многие не одобряют перемен. Герой вашего романа тоже хочет сохранить, скажем так, объект культурного наследия в первоначальном виде. Насколько важно уделять внимание этому вопросу?
— Я работал в реставрации, во Всесоюзном производственно-научном реставрационном комбинате. Науку сейчас пытаются выкинуть, но реставрация — это наука. Так получилось, что в советское время, особенно послевоенное, когда страна лежала в руинах, в реставрацию пришли блестящие архитекторы: Савицкая, Альтшуллер, Соболев, Воробьев, Штендер, Давид… Стране нужно было восстанавливать памятники архитектуры, а эти люди ушли от строительства пятиэтажек в то, что казалось им красотой настоящей архитектуры и свободой. Памятники культуры изучали, над реконструкцией дрожали. Когда принимали проект, научные споры велись с боем, обсуждали каждую мелочь, вплоть до того, как сделать окошко или луковку церкви. Реставрационный комбинат работал по всему Союзу, в больших городах были свои мастерские, участки, обученные рабочие, на которых молились. Теперь таких спецов днем с огнем не найти, в 90-е все развалилось.
На сегодняшний день в реставрацию стремятся люди, который хотят наживы. Положить кирпич на строительстве дома стоит, допустим, десять рублей, а на объекте реставрации — 40. Мы кричим об уважении к своему прошлому, при этом, потирая руки, делим деньги, которые приносит это отреставрированное прошлое. Необходимо создание специализированных институтов. Это дело государственное: пускать его на частный поток нельзя. Если правильно построить разговор с чиновниками, то, как ни странно, будут и волки сыты, и овцы целы. Чиновники большей частью абсолютно неграмотные. Они умеют хапать и говорить красивые слова, но они необразованные. У нас пока еще есть высококлассные специалисты, мы знаем их по пальцам. Тот же Андрей Баталов, главный архитектор Московского Кремля. Но к его мнению о том, что нельзя восстанавливать кремлевские монастыри, которые давно уничтожены, не прислушались. Постановили строить новодел. Это беда, но с этой бедой мы ничего уже не поделаем.
— Наша судьба — жить в новоделе?
— Наша судьба — жить. Жить и сопротивляться всеми силами души. Нужно просто понимать, что культура тлеет, живет и существует зачастую вопреки. В Европе, например в Италии, реставрация проводится бережно: они умеют считать деньги и не строят трижды.
Реализовывать идеи Собянина приглашены не самые худшие архитекторы, но необходимо искать середину, доверять глазу специалистов, выносить это на широкое обсуждение и не спешить, не бомбашить всю Москву разом, под одну гребенку. Качели на площади Маяковского — вполне ничего, Музеон хороший, а другие места — ужасающие… Можно найти людей, но спешить нельзя.
А у нас всегда — если строить, так сразу БАМ!
— Какие книги стоило бы прочитать тем людям, которые возьмутся за ваш роман?
— Хорошие. Ну, например, "Сын" Филиппа Майера, "И эхо летит по горам" Халеда Хоссейни, "Происхождение всех вещей" Элизабет Гилберт, "Шардик" Ричарда Адамса. Это из последних, которые у меня на слуху и на полке. Андрея Платонова, Варлама Шаламова, Томаса Манна, Наринэ Абгарян, Марию Галину, Николая Кононова, Андрея Дмитриева… Перечислять можно долго.
— Что попало на вашу полку?
— Все, что я назвал, и многое-многое другое. Ссылаю книги на дачу, а места все нет. Еще я очень люблю Джеймса Клевела, всю его азиатскую сагу — это легкое чтение, сделанное по одному лекалу, но отличное. Обязательно надо читать "В ожидании варваров" и "Сцены из провинциальной жизни" Джона Максвелла Кутзее. Поэзию надо читать: Пушкина, Баратынского, Державина, Тютчева, Шеймаса Хини… Просто надо читать, с удовольствием, напитываясь энергией слов. Без этого очень скучно жить.
