Константин Богданов, обозреватель РИА Новости.
Куда ушел протест, еще год назад сотрясавший улицы российской столицы? Кто те люди, которым чего-то не хватало – и чего им не хватало? Что происходит с лидерами протестного движения? К годовщине беспорядков 6 мая 2012 года на Болотной площади мы пытаемся найти ответы на эти вопросы вместе с российскими экспертами.
Мертвая петля с возвратом
Массовые митинги зимы 2011/12 годов, вышедшие на первые полосы мировых газет, сменились затяжным затишьем. Уличный протест, сделав этакую "мертвую петлю" в небе, вернулся обратно, в состояние "до Болотной". Сколько в этих колебаниях сиюминутного, а сколько – системной закономерности?
Протест поутих из-за отсутствия реалистических позитивных целей, считает заместитель руководителя Центра политической коньюнктуры Алексей Зудин. "С самого начала протест был негативистским. Это притягивало, пока держались сильные отрицательные эмоции, связанные с выборами, но как только они угасли в протестующей среде, с ними угас и сам протест", – поясняет эксперт.
Однако полностью протест не прекратился, он по-прежнему функционирует на более высоком уровне активности, чем в нулевые годы, и с куда большим объемом вовлеченных участников, но, тем не менее, его устойчивая роль сейчас – нишевый политический продукт. "Это расширенный вариант "Стратегии-31" или же "Марша несогласных", – отмечает президент Института национальной стратегии Михаил Ремизов.
"Как массовость первых акций была сюрпризом для протестующих, таким же сюрпризом стало и снижение активности. Это недооценка собственного потенциала", – комментирует президент фонда "Петербургская политика" Михаил Виноградов, указывая на большой объем нереализованного протестующими в 2012 году вследствие морального надлома из-за победы Владимира Путина в первом туре президентских выборов.
Дополнительным фактором разочарования стали не оправдавшиеся надежды на быстрое распространение столичного протеста в регионы и актуализацию социально-экономических проблем в связи с ростом тарифов. "Социальный протест в регионах имеет собственную природу, и [с происходившим в столице] напрямую не связан. Регионы восприняли все это довольно нейтрально", – отмечает Виноградов.
Тем не менее, определенный потенциал у протестного движения все-таки остался. "То, что с их [протестующих] точки зрения является свидетельством наглости власти по отношению к обществу, мгновенно вызывает детонацию", – описывает Михаил Ремизов типовой механизм мобилизации протестной активности.
Михаил Виноградов добавляет, что качество собственной повестки протеста для такой детонации не имеет серьезного значения, а новый всплеск уличной политики может носить спонтанный и опять-таки неожиданный характер. Алексей Зудин, в свою очередь, указывает, что у протеста сформировано ядро поддержки, которое не даст ему окончательно заглохнуть, но это ядро достаточно ограниченно, ориентировано на людей с определенным образом жизни и серьезных политических перспектив не имеет.
Новая социальная реальность интеллигенции
Тем не менее, эксперты не готовы осмыслять протест 2011/12 годов в разрезе участвовавших в нем социальных слоев или, тем более, классов.
"Жители крупных городов, разочарованные возвращением Владимира Путина", – так обобщенно описывает портрет протестующих Михаил Виноградов.
"Это субкультура, сложившаяся в мегаполисах, и ориентированная на Запад, живущая по принципу: хочу, чтобы здесь и сейчас, в России, было как на Западе", – отмечает Алексей Зудин.
Расхожий термин "креативный класс", полагает Михаил Ремизов, используется не вполне правильно. "По сути, это были выходы московской интеллигенции – в широком смысле, не только брендированных представителей творческих профессий, но и учителей, врачей и т.п.", – поясняет политолог.
Именно из-за этой технологической локализации произошло оформление протестной активности не просто как нишевой политической субкультуры, но уже как самовоспроизводящегося устойчивого феномена, пусть и куда менее заметного, чем массовые уличные акции зимы 2011/12 годов. "Это социальная реальность, которую уже невозможно аннигилировать политико-административными методами", – считает Ремизов.
Кто лидер на безрыбье?
Вопрос о политическом протесте – это вопрос о власти, а вопрос о власти ставит проблему лидерства. Хорошо знакомые политически подкованному обывателю несистемные лидеры либеральной оппозиции нулевых годов (Борис Немцов, Михаил Касьянов, Гарри Каспаров), несмотря на все старание, не пришлись "к болотному двору". То ли давняя кредитная история помешала, то ли не успели адаптировать годами ковавшуюся политическую риторику к изменившимся обстоятельствам.
Протест 2011/12 годов фактически остался без внятно признаваемого лидера или команды таковых. Тем не менее, две фамилии назвать необходимо. Это Алексей Навальный и Сергей Удальцов.
Феномен Алексея Навального многие полагают ключевым в событиях зимы 2011/12 годов, а равно как и в протестном движении в целом. Трудно отрицать, что многие антикоррупционные и политические инициативы мятежного блоггера предшествовали той нелегкой зиме и воспринимались протестующими как манифесты, общие для всех.
Вместе с тем поведение Навального после того, как не удалось "навалиться" и выбить у власти реальные уступки, ставит под сомнение его лидерские перспективы. Стремясь остаться консенсусной фигурой в сложном котле уличного протеста, где воедино сошлись леваки, либералы и правые националисты, Навальный лишил себя права на формулировку конкретной политической и социально-экономической программы.
"Навальный – это политик родом из 90-х, политик авантюрного склада", – говорит Алексей Зудин, отметив, что наблюдается прямая корреляция между ростом узнаваемости Навального и ростом его антирейтинга.
Политический лидер первого эшелона, полагают эксперты, должен работать не столько на укрепление ядра своих сторонников, сколько на привлечение новых, на расширение базы низовой поддержки. Навальный пока ничего прорывного для этого не сделал. "Он окуклился вместе со сложившейся аудиторией, и не предпринимает шагов, направленных на привлечение новых сторонников", – считает Михаил Ремизов.
"Навальный успешно ослаблял власть, используя ее зоны уязвимости. Но фундаментальная ошибка в том, что, ослабляя Путина, он не усиливался сам", – в свою очередь указывает Михаил Ремизов, отмечая, что Навальный попутно успел вложиться в несколько откровенно неудачных проектов – например, в Координационный совет оппозиции или в так называемую "Добрую машину пропаганды".
Недавнее же заявление Навального о выдвижении в президенты эксперты оценили довольно скептически. "Он просто опоздал с этим решением, объявив о нем после возбуждения уголовного дела в свой адрес", – комментирует Алексей Зудин, отмечая, что в этой ситуации Навальный выглядит скрывающимся в политике от судебного преследования.
В противовес неустойчивому положению Навального, явный восходящий тренд заметен у Сергея Удальцова. Уличный левак-радикал, мало кому известный за пределами узкой политтусовки "несистемщиков" и сотрудников центральных ОВД города Москвы, по итогам зимы 2011/12 годов внезапно выдвинулся на первые позиции в протестном движении.
Тем не менее, Удальцова во многом тащит набранная инерция, а лидерские перспективы ограничивают сложившиеся у него стереотипы поведения. Он остается, по словам Михаила Ремизова, "нишевым политиком с узким амплуа уличного активиста и борца". Алексей Зудин указывает, что Удальцов как политик в целом сформировался еще до зимы 2011/12 годов, и эти события стали благоприятной средой, которая позволила ему выдвинуться.
База поддержки Удальцова тоже во многом вычерпана: не-левая протестная аудитория воспринимает его кто с интересом, кто с раздражением, но в целом не видит в нем лидера для себя. "Удальцов демонстрирует политическую волю, однако лишен полутонов, что ограничивает его успех у протестующих горожан", – считает Михаил Виноградов.
За пределами же протестной общности Удальцов имеет отчетливый имидж хулигана и карбонария, что также не прибавляет ему хотя бы сочувствия в лице консервативно настроенных лоялистов.
А моральный фактор вы учитываете?
2012 год прошел под знаком возвращения "морального фактора" в политику. Как только выборная повестка 2011/12 годов была отыграна, на первый план вышли агрессивные поиски того, "что такое хорошо, а что такое плохо". Похоже на то, что страна – и либеральная ее часть, и консервативная – просто устала от цинизма и тотального господства "прагматического подхода" с "монетизацией" всего.
"Деньги и ориентация на наживу превратились в универсальный мотив. Ни одна страна не сможет так жить, поэтому возврат к моральным ценностям в политике неизбежен", – полагает Алексей Зудин.
Ценности потребления, которые находились в фокусе интересов медленно восстанавливающейся страны в нулевые годы, исчерпаны, полагает Михаил Виноградов. "Выяснилось, что рост потребления к счастью не приводит. Новые запросы зреют, но пока не вербализированы", – считает эксперт.
"Ошибочно считать, что базовые ценности всех объединяют. Сама форма существования ценностей – это конфликт с теми, кто их не разделяет", – полагает Михаил Ремизов. По мнению эксперта, в российской политике в 2012 года начали зарождаться признаки "культурных войн", характерных для Запада, когда политические субкультуры делятся по своему отношению к религии, традиционным и семейным ценностям, проблемам меньшинств, взглядам на национальную историю и оценке знаковых исторических фигур.
Примером таких войн стали скандалы вокруг Pussy Riot, а также "дело Димы Яковлева" с принятием "детского закона" и усложнением усыновления российских детей американскими семьями. Все споры по этим вопросам велись с морально-этической точки зрения, а в случае с Pussy Riot настроения дополнительно подогревались дискуссией о роли и месте Русской православной церкви в системе моральных авторитетов российского общества.
Здесь стало хорошо заметно, что текущая повестка протестующих существует независимо от повестки всего общества, т.к. взгляд протестного актива не обязательно коррелирует с мнением общества как такового. "Они [мнения] в целом совпадали по проблеме фальсификаций на выборах, но уже в деле Pussy Riot и в вопросе об усыновлении российских детей американцами абсолютно различались", – приводит пример Михаил Ремизов.
Ценность власти
Власть, естественно, не может остаться в стороне от этих настроений. С одной стороны, обострение ценностной повестки достаточно выгодно ей, поскольку подчеркивает различия между "модернистской", медийно активной, но малочисленной частью протестующих, и консервативно настроенным "моральным большинством", являющимся опорой политической системы. С другой стороны, запустив эти процессы, власть неизбежно вынуждена самоопределяться в пространстве ценностей, переставая быть "властью всех россиян" и четко локализуя ядро своих сторонников.
"[Ценностный фактор] игнорировался значительной частью наших политических игроков. Путин указывает на дефицит ценностей, потому он заботит его, как архитектора политсистемы, с точки зрения его же собственного политического наследства", – сообщает председатель правления Фонда развития гражданского общества Константин Костин.
Президент Путин на первых двух президентских сроках акцентировал внимание на прагматизме и национальной конкурентоспособности, а сейчас делает отчетливый разворот в сторону традиций, исторической преемственности и патриотизма, провозгласив политику "национализации элит" и сохранения "духовных скреп".
"Это неизбежно и закономерно в ситуации, когда в обществе наблюдается ценностный раскол: лучше опереться на моральное большинство, чем остаться без точек опоры", – говорит Михаил Ремизов. Кроме того, отмечает эксперт, наблюдается и личностная эволюция самого Путина, который, увидев барьеры, ограничивающие развитие страны, связал их с дефицитом ценностей.
Михаил Виноградов указывает на одну проблему, отмечая, что после волны протестов настройка общества на поведение власти значительно ослаблена, а действия власти уже не формируют "полюсов ожидания". Следовательно, можно допустить, что влияние самоопределения власти в морально-ценностном пространстве будет носить ограниченный характер с точки зрения его воздействия на общественные настроения.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
