При этом авторы не будут себя ставить в зависимость от качества работы, они не будут перенапрягаться, не будут искать невозможное, то самое скрытое решение того или иного эпизода, им это просто не нужно. Деньги получены, кино они, так или иначе, сляпают, Министерство культуры его примет, и так это и будет крутиться в том же направлении. Мы от этого никуда не можем деться, мы находимся в ситуации, когда внешне цензура вроде бы снята, ты вроде бы свободен, но это не та свобода, о которой мы все говорим.
Может ли быть свободен иконописец? Конечно, нет. Он может быть свободен только внутренне, духовно, погружаясь в то пространство, которое ему видится через внешние контуры события, которое он воспроизводит в иконе. Это совсем другое. Это не связано с физической материей, это связано с чем-то глубинным. Мог ли быть свободен Микеланджело, расписывая потолок Сикстинской капеллы, если вспомнить его люнеты – форму, которая задавала ему принцип композиции. О какой свободе я говорю? О свободе, которая нам дает определенного рода ограничения, но в этих ограничениях возвышает нас, заставляет по-другому мыслить и чувствовать.
К вопросу об ограничениях. Мне когда-то довелось выступать в одной крупной американской фирме, которая делала фильмы на компьютере. Было два подряд выступления. Одно выступление случилось на студии Pixar, и это было мое полное поражение. Они ушли, потому что были абсолютно убеждены, что все то, чем они занимаются, и есть момент истины. А тут, представляете, я. Вышел и говорю: “Вот мой компьютер, – и показываю пинцет. – А это – мой Голливуд”, – и показываю папку. Потом я показал им “Ежика”, и они тут же спросили: “А как сделан туман?”. Я ответил, что могу показать это прямо на их глазах (Юрий Норштейн закрывает изображение Ежика листом целлулоида и медленно поднимает его ближе к объективу, возникает эффект тумана. – ЦДК).
Ограничения заставляют гораздо интенсивнее работать фантазию. Я сейчас говорю не только о Ежике или о тумане. Дело в постановке художественной задачи. С чего начинается режиссер? С выбора. То, что он выбрал, и есть портрет режиссера. Избыточность важна, но не менее важен твой отбор.
Туман и Ежик получились потому, что нам не дали съемочные станки, на которых мы обычно работали. Оказавшись в другом павильоне, нам пришлось срочно сочинять что-то, менять принцип работы. Мы с кинооператором Александром Жуковским поставили киноштатив под наклоном и, в результате, наткнулись на открытие. Когда мы двигаем панораму на обычном станке, камера находится вертикально и двигается перпендикулярно столу. Здесь у нас не было такой возможности, камера двигалась на штативе, и произошло угловое изменение, то незримое изменение кадра, которое ни один зритель никогда не увидит, но именно там появлялось то бессознательное, что насыщает искусство. Это необъяснимая сторона.
Сегодня на компьютере сделать туман – это проще простого. Но мы всю эту молекулярную систему построения кинокадра проходили через живую материю. В качестве живой материи, заменяющей туман, оказался целлулоид. Я убежден в том, что когда все сделано просто, на компьютере, когда полный кайф – ищи в этом кайфе цветы зла. Когда меня спрашивали, как эта идея пришла мне в голову, я отвечал, что вообще-то этой идее уже три тысячи лет, таким способом когда-то пользовались в Китае. Они делали кукольный театр по тому же принципу, что мы внедрили в историю “Ежика в тумане”. Как только мы пришли к этому, бессознательное проникло в нас, вошло на уровне понимания. Дальше мы уже из этой точки понимания приходили к чувственной разработке кадра, и каждый кадр, каждый эпизод получился неповторимым. Для каждой сцены надо было сделать свою конструкцию тумана, а эта индивидуальность рождает свою чувственную систему.
Я не случайно показал вам детские рисунки. Когда начинался фильм “Лиса и заяц”, мы с Франческой долго делали эскизы, и все не получалось. Стало понято, как это нужно делать, когда мы вдруг вспомнили о народных прялках. Нам попалась книжка художницы Мавриной “Городецкая роспись”, где довольно большое пространство занимала живопись прялок. Почему взгляд упал именно сюда? По той причине, что это изображение содержало в себе то самое простодушие, которое мы и искали. Мы увидели в книге кота – детский рисунок, который натолкнул нас на идею сделать у зайчика прямой взор, смотрящий на нас с экрана, этот взгляд прошивает фильм от начала до конца. Все персонажи в этом мультфильме смотрят на зрителя фронтально, это такой своеобразный прием.
Но если ты сочинил для себя условие, которое начинает работать как прием, самое ужасное, когда ты становишься спокоен: сработал в одном месте – сработает в другом. Тут и заключается ошибка. Как только ты встаешь на путь приема, этот прием начинает глохнуть.
Почему я сказал, что понятие свободы имеет двоякий смысл? Ты вроде бы себя освободил, придумал фильм и должен быть спокойным. Но как только ты попадаешь в состояние спокойствия, фильм или другая работа начинают благополучно погибать, а то непосредственное чувство открытия, которое произошло когда-то, постепенно тускнеет. Когда тускнеет момент открытия, у тебя исчезает жажда раскопать, что там еще за этим скрывается?
