Первые несколько минут стриндберговской "Фрекен Жюли" в постановке берлинского "Шаубюне" спектакль как будто настраивается.
Диктор в будке уже начинает читать текст, а по сцене все еще снуют операторы, столик с реквизитом для шумовых эффектов не по чину выдвинут к зрителю, актеры скрыты полупрозрачной перегородкой, и толком разглядеть их можно только на большом экране, куда проецируется действие.
На самом деле, представление давно началось, и настраиваться нужно не актерам, а зрителю: сцена как будто вывернута наизнанку, обнажая все несущие конструкции спектакля, всю его потайную механику.
Режиссеры Кэти Митчелл и Лео Варнер, поставившие стриндберговскую пьесу, предлагают зрителям самим решать, на что направить внимание. Следить ли за перемещением актеров по сцене, за увлекательным процессом создания звуковых эффектов, смотреть на виолончелистку, диктора, или на то, как операторы, складывая все эти части, на наших глазах делают кино, которое тут же проецируется на экран. Вот за окном усадьбы пошел дождь: в "фильме" дождевые капли застучали в оконное стекло, за которым выпивают Фрекен Жюли и ее слуга Жан. А на сцене мы видим, как ассистент льет воду из бутылки на прозрачный пластик, установленный между камерой и героями. Вот Кристина подошла к зеркалу поправить прическу. Камера сперва следует за одной актрисой, потом переключается на другую: каждая из них отвечает за разные планы.
Складное, последовательное действие, впрочем, выходит только на экране, хотя и это кино, которое по благородству изображения, монтажу и актерской игре даст сто очков вперед многим артхаусным фильмам. Спектакль не во всем следует тексту Стриндберга. Да и называется он по-другому: "Кристина" вместо оригинального "Фрекен Жюли".
Постановка его коллег по "Шаубюне", показанная только что на театральном фестивале NET, хотя формально и дальше от вековых традиций прочтения Стриндберга, все же гораздо глубже и богаче смыслами.
Кэти Митчелл, которая в режиссерском тандеме Митчелл-Варнер отвечает за общую концепцию и вообще за все, что не касается технической стороны, очень тактично перелицевала стриндберговскую историю, полностью избавив ее от социальных мотивов. Все, что происходит на экране – проекция внимания кухарки Кристины, второстепенного персонажа пьесы, и невесты Жана.
Здесь она уже не полубессловесная, дремлющая, темная и вороватая баба, какой была у Стриндберга. Митчелл, отталкиваясь от оригинального времени действия пьесы, Купальской ночи, времени чародейства и ведьмовства, активизирует в Кристине природную женскую власть над травами и снадобьями – и, в конечном счете, над жизнью в целом.
Когда "Фрекен Жюли" только была написана, Стриндберг долго не мог добиться ее публикации. Общественное мнение и цензоры были единодушны в том, что пьеса чересчур правдоподобно раскрывала интимную, эротическую психологию героини. Спустя сто лет, когда эротикой уже никого не удивить, самые чуткие режиссеры заглядывают глубже, минуя поверхностную психологию, прямо в дремучее и страшное подсознание своих героев.
В этом смысле Митчелл продолжает линию, намеченную Ларсом фон Триером в "Антихристе", развивая рассуждения гениального датчанина о естественном насилии и дьявольской природе слабого пола – с поправкой на женскую деликатность и, возможно, на женскую солидарность.
В конечном счете, именно невзрачная и почти бесчувственная, но крепко связанная с землей кухарка, выходит победителем в "Кристине": она получает и Жана, и моральное превосходство над графиней, которая, столкнувшись с чем-то большим себя, теряет сначала волю, а потом и жизнь.
Отчасти под это темное обаяние подпадает и зритель: стряхнуть морок кухаркиного взгляда не помогают даже торчащие наружу шестеренки спектакля. Это и есть настоящая театральная магия: когда ты своими глазами видишь, что меч картонный, а корона сделана из конфетных оберток, но не можешь отделаться от чувства, что все умерли по-настоящему.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
