Дневники военного времени - бесценное наследие. В них прочно сплетаются две истории: души человеческой, которая, по Лермонтову, "едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа", и уникальные свидетельства очевидцев важнейших исторических событий. В XIX веке жанр литературного дневника достиг своего расцвета. Благодаря многочисленным дневниковым записям времен 1812 года сегодня мы имеем возможность не только узнавать факты, но и попытаться понять, что чувствовали люди на войне, даже если эти люди воевали за армию противника. Не говоря уже о возможности выслушать "и другую сторону".
***
26 июня 1812 года мы перешли Неман. Король Мюрат со своей кавалерией шел в авангарде;
60000 войска маршала Даву колоннами шли по большой виленской дороге так же, как и вся гвардия со всей артиллерией. Глядя на такие ряды, трудно было себе представить, что идут они в бесплодные равнины, где нет других населенных пунктов, кроме плохоньких деревень, опустошаемых русскими. Этих последних Мюрат настиг у Ковно, и они должны были отступить в направлении к Вильно. Погода, доселе прекрасная, внезапно изменилась. 29 июня, около 3-х часов, страшный ураган обрушился на нас, прежде чем мы успели дойти до деревни. Я готов был вынести какие угодно невзгоды, лишь бы только поскорее до нее добраться. Наконец, мы дошли. Мы не могли расседлать своих лошадей; надо было их разнуздать, дать им травы, развести костры. Буря была страшной силы и сопровождалась градом и снегом. Было невозможно сдерживать лошадей, пришлось их подвязывать к колесам телег. Я умирал от холода. Оставаться на ногах я уже не мог, поэтому открыл один из своих фургонов и забрался в него. Утром перед глазами – душераздирающее зрелище. В кавалерийском лагере, около нас, земля покрылась трупами не перенесших холода лошадей: в эту ужасную ночь их пало более десяти тысяч. Выбравшись из своего фургона, я вижу, что из моих лошадей три пали; остальных я распределил по четырем фургонам. Несчастные животные страшно дергались, ломали упряжь, бросались в своих хомутах наземь, приходили в какое-то бешеное состояние и делали отчаянные скачки. Если бы я опоздал хоть на час, все лошади бы пропали. Должен прибавить, что потребовалась вся наша энергия, чтобы их укротить.
Мы вышли на дорогу. На ней мы находили мертвых солдат, которые не могли вынести чудовищного урагана. Это удручающе действовало на значительное большинство наших людей. Хорошо еще, что наш форсированный марш заставил уйти из Вильно русского императора, державшего там свою главную квартиру. В это большом городе можно было привести в порядок наши войска.
По своем прибытии, 29 июня, император отдал приказ о том, чтобы задержать всех отстававших и разместить их в особо отведенном месте за городом. Там их и запирали, не забывая выдавать дневные порции. Жандармы продолжали подбирать в разных местах других отсталых. Затем из них образовали три батальона от 700-800 человек в каждом. Все они сохранили при себе оружие.
Жан-Рош Куанье (1776-1865). Французский офицер. От итальянской кампании до Ватерлоо принимал участие в каждой кампании. Свою карьеру закончил капитаном.
***
Неаполитанский король, лично очень храбрый, был малоталантлив в военном отношении. Главным образом ему обязана своею гибелью кавалерия, так как он не только подвергал ее опасности без всякой пользы, но так же ставил ее на пункты, отдаленные от воды и фуража.
Без всякого предубеждения можно приписать чувствительную убыль армии и кавалерии главным образом теми приемами, при помощи которых генералы вели в эту кампанию вверенные им войска. Кавалерия очень быстро растаяла – благодаря ежедневным битвам, которые приходилось ей выдерживать, благодаря чрезмерным переходам, которые ежедневно должна была делать, и в особенности вследствие беззаботности и эгоизма начальников, которым поручили командовать ею, и заботится об ее нуждах. Из массы имеющихся примеров я приведу лишь один. В вечер накануне битвы под Вязьмой меня отрядили с отрядом в сто человек нести конный караул перед лагерем; и я без смены оставался на своем посту до двадцати часов утра следующего дня, при чем мне было строжайше приказано не разнуздывать лошадей. Между тем последние были взнузданы накануне еще до шести часов утра. Не имея никаких припасов для моего караула, даже воды поблизости, я послал ночью офицера доложить о моем положении генералу и попросить у него хлеба и, прежде всего, овса.
Генерал ответил, что ему поручали заставлять нас сражаться, а не кормить нас. Таким образом, наши лошади в течении тридцати часов наши лошади оставались без пития и без еды. Когда я возвратился со своим караулом, наши войска собирались уже выступать; мне предоставили один час, чтобы дать отдохнуть моему отряду, и я должен был догонять колонну рысью. Мне пришлось оставить с дюжину солдат, лошади которых не могли более идти. Неаполитанский король, который командовал всею кавалерией и генералы того же образца, что и он, были заняты гораздо больше собой, чем своими войсками. Шли весь день; делали остановки на час; часто два, в течение которых можно было бы дать отдохнуть части лошадей. Но было, безусловно приказано не разнуздывать их; и лошади падали. Становились лагерем посередине леса, не удостоверившись предварительно, имеется ли здесь фураж и можно ли достать поблизости воду. На следующий день нужно было идти дальше и сражаться, как будто накануне ни в чем не было недостатка. Этот превратившийся в манию метод формировать большие корпуса кавалерии, чтобы раздавать важные командования честолюбивым генералам, и был одной из причин гибели кавалерии.
Капитан 16-го полка.
***
Страшная пыль, от которой ничего не было видно в двух шагах, попадала в глаза, уши, ложилась толстыми слоем на лицо. Пыль и жара возбуждали сильную жажду, а воды не было. Поверят ли мне, что некоторые пили лошадиную мочу.
Пыль поднимали шедшие впереди многочисленные колонны войска. Они шли в таком порядки во всю ширину просторной обсаженной деревьями дороги ехала артиллерия и экипажи; по от неё двигалась сплошными колоннами построенная дивизиями пехота имея по 80 человек в ряд. По бокам пехоты шла эскадронная кавалерия. Можно представить себе картину такой массы войск, двигающихся в одном направлении! Когда после довольно долгого привала пыль немного улеглась, я мог любоваться соединенными дивизиями тяжелой артиллерии, состоявшей из 14 полков, в которые входили стрелки и кирасиры.
Красивое зрелище представляли собой сверкавшие на солнце бесчисленные каски и воинские доспехи.
Армия везла за собой множество экипажей, и император вначале это терпел и даже поощрял, так как припасы, которыми они были нагружены, могли оказаться очень полезными для войск. Но теперь, когда по его расчетам эти припасы должны были уже истощиться и самые экипажи являлись для армии лишь бесполезным балластом, он отдал приказ сжечь их.
Однако приказ этот не исполнялся, как видно из следующего примера, рассказанного очевидцем. Император остановился возле одной прекрасной желтой коляски, принадлежавшей не знаю кому и велел при себе ее поджечь. Немедленно с только что покинутого привала принесли несколько горящих головней и император подождал пока коляска загорится. Однако едва он отъехал на какую-нибудь сотню шагов, как огонь был поспешно затушен и коляску по-прежнему повезли дальше. Конечно, мы нашли средство избавить от строгого применения указа Его Величества и коляску генерала Десэ и кабриолет, вывезенный капитаном Дю-Бурже из самого Парижа.
Жиро де л’Эн Жан-Мари-Феликс (1789-1874) – полевой маршал, мемуарист и военный историк. В 1812 году – капитан, адъютант командира 4-й пехотной дивизии I-го армейского корпуса маршала Даву, участвовал в русской кампании 1812 года, сражался при Могилёве, Смоленске, Валутиной горе и Бородино.
Продолжение следует
