Холодная встреча и теплое расставание случилось на "Дожде" в программе "Собчак живьем".
Ксения подарила Эдуарду Лимонову книжку романтической прозы Максима Горького с рассказами "Старуха Изергиль", "Макар Чудра", "Песня о буревестнике" и др.
То есть подарила Буревестника Буревестнику.
Живой буревестник революционных потрясений, кажется, не догадался, в чем подначка, поскольку не читал ни одного из этих произведений. Прощаясь с телеведущей, обещал прочесть.
По мне, так буревестнику народной революции Эдичке надо было бы презентовать другой текст пролетарского писателя – "Несвоевременные мысли". Может, тогда и он бы протрезвел вслед за теми, кто звал на свои головы бурю в прошлом веке.
***
С оживлением политической жизни на просторах Родины чудесной кое-что припомнилось. В неверной моей памяти стали выборочно всплывать страницы из истории российской социал-демократии. В частности, те, что рассказывали о внутрипартийных разногласиях.
Но не о разногласиях давних и нынешних (как политических, так и стилистических) речь в этой заметке.
Речь о том, что люди, поднявшиеся на борьбу за идеалы справедливости и добра, едва обнаружив малейшие расхождения по тактическим вопросам, начинают друг друга жадно ненавидеть и обзываться обидными словами. Причем так, как неспособны возненавидеть идейного врага.
Известно, как озлился Владимир Ильич на соратника Льва Давыдовича. Озлившись, помнится, назвал последнего "иудушкой". За давностию лет уже не помнится, чем так прогневил один революционер другого революционера.
Напомню.
Дело было в январе 1911 года. "Иудушка" стал благоволить ликвидаторам и отзовистам, а "иисусушка" был категорически против. Заметка называлась "О краске стыда у иудушки Троцкого". Предательство состояло в том, что товарищ Троцкий обсудил план конференции с "впередовцами" и затем опубликовал его.
"И сей Иудушка, – заключает Владимир Ильич, – бьет себя в грудь и кричит о своей партийности, уверяя, что он отнюдь перед "впередовцами" и ликвидаторами не пресмыкался. Такова краска стыда у Иудушки Троцкого".
"Все, что не по Ленину, – свидетельствовал один из его современников, – подлежит проклятию!". Другой вторит ему: "Для Ленина каждый, кто в чем-то с ним не согласен, – потенциальный враг, не заслуживающий элементарной культуры общения".
Ну, и господин Лимонов туда же. Он не упускает случая, чтобы лишний раз пнуть своих недавних соратников по оппозиции Немцова и Рыжкова. Сначала он сделал это на "Эхе Москвы", затем – на "Дожде". Наиболее емко его позиция сформулирована в его же блоге:
"За свой сервис предателя народного восстания 10 декабря (тогда оно еще было обще-народным, а не сугубо буржуазным как сейчас) "Володя" Рыжков получил 5 мая регистрацию в "особом порядке", как он сам хвастливо заявил. Рыжков, по уговору с властями, берет к себе ПАРНАС, включая своего напарника по предательству Немцова, и весь остальной ПАРНАС, не исключая Касьянова".
Новый "ииусусушка" нашел новых "иудушек". И заклеймил.
В Сети хватает тех, кто отыскал в протестном движении "отзовистов", "ликвидаторов", карьеристов и т.д. Досталось писателям за то, что они пошли на ту демонстрацию, где им ничто не угрожало, и не пошли туда, где им могли бы руки сломать. Досталось тем, кто пытается договариваться с властью и согласовывать с ней протестные акции, и тем, кто с революционными вождями в чем-то не согласен.
Своевременно на сей счет могла бы прозвучать одна из "несвоевременных мыслей" Горького: "По традиции, созданной в эпоху политики царизма, некоторые журналисты, полемизируя, продолжают употреблять старые приемы, стараются "закатить" человеку, неприятному им, "под душу", "под микитки", "под девятое ребро".
Мысли этой чуть менее века. Как и следующей:
"Живя среди отравлявших душу безобразий старого режима, среди анархии, рожденной им, видя, как безграничны пределы власти авантюристов, которые правили нами, мы – естественно и неизбежно – заразились всеми пагубными свойствами, всеми навыками и приемами людей, презиравших нас, издевавшихся над нами".
Как и эта: "…То, что мы называли легальной деятельностью, было, в сущности своей, или лучеиспусканием в пустоту, или же мелким политиканством групп и личностей, междоусобной борьбою людей, чувство собственного достоинства которых выродилось в болезненное самолюбие".
Тут-то, видимо, и ключ к пониманию: отчего вчерашние борцы за право на инакомыслие, за справедливость и демократию, так непринужденно смогли уже в 17-м году приступить к удушению демократии, к уничтожению свободы, а несколько позже – и к истреблению своих же соратников.
Тоталитарные и авторитарные навыки заразны. Их первый симптом – злобная риторика в полемическом угаре. Алексей Максимович прав. Перечитывая сегодня его "Несвоевременные мысли", поражаешься: какое просветление снизошло на человека в 1917-м.
"Чем отличается, – спрашивал он, – отношение Ленина к свободе слова от такого же отношения Столыпиных, Плеве и прочих полулюдей?
Не так же ли ленинская власть хватает и тащит в тюрьму всех несогласно мыслящих, как это делала власть Романовых?".
Потом наступит затмение. И писатель будет формулировать и озвучивать одни только своевременные мысли. В том числе и о Ленине. И о его наследнике Сталине. И о Гулаге.
И все-таки написанное пером, да еще к тому же опубликованное, не вырубишь топором.
То, что воспринималось когда-то как дерзкая, контрреволюционныая констатация фактов, сегодня должно звучать предостережением по части избыточных надежд на скорое преобразование.
Даром, что ли, писатель счел возможным тогда привести соображение русского исследователя племен Судана – Юнкера: "Жалкие дикари с ужасом отворачиваются от человеческого мяса, тогда как народы, достигшие сравнительно значительного уровня культуры, впадают в людоедство".
Бывшие и будущие его союзники на это ответили угрожающим ропотом: "Горький заговорил языком врагов рабочего класса", "продался немцам" и "предает Россию", "продался кадетам" и "изменяет делу рабочего класса".
Дело дошло до обобщения: "…и если вы горькие, отсталые писатели будете продолжать свою полемику и с правительственным органом "Правда" то знайте… Пишите ответственно, а то будут Репресии". Это писано группой рабочих. Слово "репрессии" в тексте с одной "с", но зато – с большой буквы.
Так оно и вышло после 17-го.
"На днях, – записал Горький, – какие-то окаянные мудрецы осудили семнадцатилетнего юношу на семнадцать лет общественных работ за то, что этот юноша откровенно и честно заявил: "Я не признаю Советской власти!"
…В России риторика политических оппонентов – больше, чем риторика.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
