Умер Станислав Рассадин. Для русской литературы это тем большая потеря, что настоящие критики сегодня - страшный дефицит. Зуд сочинительства в эпоху интернета только распаляется, а потому прозаиков и поэтов пока хватает. А вот грамотных читателей, тем более таких, как Рассадин, - нам сегодня страшно недостает.
Очень мало их, критиков и одновременно литературоведов, способных поместить новое произведение в контекст классики, уловить историческую параллель, вспомнить близкую по духу эпоху. Их сегодня активно вытесняют пиарщики. Поэтому и раскручивается на миллионные тиражи откровенная халтура, в то время как по-настоящему интересные произведения часто остаются незамеченными.
"Потомства не страшись"
Рассадин наслаждался теми авторами, о которых писал. С удовольствием цитировал даже графоманов - это он нашел у незабвенного графа Хвостова перл, могущий стать утешением для литераторов всех времен и народов: "Потомства не страшись: его ты не увидишь".
Но свой собственный долг будущим поколениям Рассадин выплатил сполна. За свои 78 лет он написал десятки книг, сотни статей, в сотрудничестве с Бенедиктом Сарновым почти два десятилетия делал замечательный цикл радиопередач "В стране литературных героев".
Можно бы и устать, разочароваться или хотя бы почить на лаврах - позади полвека работы в ведущих литературных СМИ. А такой славы, какая добывалась в "Юности" или в "Литературной газете" в застойные и перестроечные времена, в новой России не добудет даже вездесущий и мультимедийный Прилепин. Но Станислав Рассадин не уставал, он до последнего писал в "Новую газету", выбрав для своей рубрики название из любимого Фонвизина - "Стародум".
Само название рубрики как бы напоминало читателю: в эпоху экономящей душевную энергию модернизации, когда "приниматели решений", по собственному признанию, не перечитывают якобы досконально изученного "еще в школе" Чехова, а Большой театр называют "брендом" - так вот, в эту эпоху очень важно за айпэдами и айфонами не забыть о собственной голове.
А заодно - о сердце и о душе. Кое-что в них сохранить, кое-что вспомнить, а для этого - обязательно кое-что перечитать. Ведь "стародум" Рассадин был великим мастером перечитывания книг. Пушкин, Гоголь, Крылов, Пастернак, даже Хвостов - для него это были не "бренды", а живые люди.
Brand is for bydlo
Кстати, первоначально слово brand в английском языке означало не что иное, как раскаленное металлическое тавро, или клеймо, которым метили ("клеймили") скот. "Brand is for bydlo",- написал в дневнике переехавший в 16 лет на Запад из родной Польши будущий великий британский писатель Джозеф Конрад. Польское слово bydlo, самое отвратительное иностранное заимствование в современном русском языке, на самом деле означает "скот"…
Так вот, писатели для Рассадина - это всегда живые люди, друзья и оппоненты, с которыми он словно советовался или спорил, угадывая, как бы они отнеслись к соразмерным им явлениям сегодняшней жизни - к той или иной политической фигуре, книге, даже газетной статье. Рассадин не просто разгадывал смыслы их произведений - он искал и находил мотивы их поступков. Писатели XVIII века у него порой оказываются ближе к нам, чем писатели века XXI, потому как "время поэтов - непреходяще" (цитата из статьи Рассадина 15-летней давности).
"Крылов в Чацкие не годился. Он эмигрировал в самого себя. Словно - разом, вдруг - перешел в иной возраст, и не случайно "дедушкой" его нарекли задолго до достижения дедовских лет. Он спрятался в своей великолепной туше, разросшейся до размеров легенды и мифа", - пишет Рассадин о бывшем в юности молодцом, скрипачом и диссидентом Иване Андреевиче Крылове, знакомом нам больше по позднему "басенному" периоду его жизни, когда он стал "образцом русского себе на уме" (выражение Белинского).
Зачем же Крылов преобразился? Школярский ответ - время настало другое, кончился период екатерининской вольности. Ответ Рассадина глубже - и Крылов, и работавший одно время цензором Гончаров, и даже Чехов "ушли в себя, чтобы духовно выжить и сохраниться". Чтобы сохранить пушкинскую "тайную свободу", которая не дается никакими поправками к конституции.
"Все они осознали, каждый по-своему, призвание российского литератора: преображение души человека, поиск пути этого преображения", - пишет Рассадин. Ради этого призвания они и уходили в себя. И насколько эта внутренняя эмиграция, восходящая к христианскому обету молчания, - насколько она интереснее и глубже нынешней смеси "пора валить" с неконтролируемым словесным поносом то на ток-шоу, то в интернете!
Так любил, что мог ругать
Рассадин настолько любил своих литературных собеседников - исторических и современных - что не боялся говорить правду об их личных качествах. Бунин был "скупенек"; Чехов "случалось, что и неприятно шокировал - в период расхристанности, болтливости и отвратительного стремления выворачивать душу перед кем попало".
Строг был Рассадин? Пожалуй. Но такая строгость будет поценнее ничего не значащего "портретного" почтения тех, что Чехова прочли "еще в школе".
А вот Рассадин пишет о современности - и опять же "титло литератора" для него столь ценно, что он не прощает фальши ни в чем: "Диссидентство без страха репрессий, инакомыслие без серьезного сопротивления власть имущих - право же, странное зрелище. Странное и постыдное. Как стало вдруг стыдно, хотя и вчуже, когда Сорокин, напуганный шутовской акцией "Идущих вместе", отправивших его книги в символический унитаз, заговорил о спасительной эмиграции".
Как мало их остается - надежных камертонов, способных отличать чистый голос от фальши что в консервативном, что в "либерально-революционном" лагере! Рассадин был один из последних.
Впрочем, почему был? В литературе физическая смерть - это всего лишь цифра в скобках после фамилии автора в энциклопедии. Он - с нами, теперь уже навеки, в созданной им самим стране литературных героев. И ничто больше не помешает нам спросить его совета, как он спрашивал совета у тех, чья цифра в скобках после фамилии была чуть меньше, чем у него. Книги - рядом.
