РИА Новости публикует очерк Максима Осипова "Крик домашней птицы", давший название второму сборнику писателя, который появится в книжных магазинах в начале марта.
Крик домашней птицы
Провинция - дом, теплый, грязноватый, свой. Есть на нее и другой взгляд, наружный, поверхностный, разделяемый, однако, многими, кто оказался тут не по своей воле: провинция - слякоть, мрак, живут в ней - несчастные, самое лестное, что можно о них сказать.
Крик домашней птицы разгоняет зло, за ночь набравшее силу.
Больничное утро. На койке - худой прокуренный человек, шофер, не домашняя птичка, у него - инфаркт. Страшное миновало, и он наблюдает, как лечат соседа, бомжеватого старичка, у того на запястье синее солнышко. Разряд - и сердечный ритм пришел в норму.
"Деду стало легче, реже стал дышать", - произносит шофер из-за ширмы. Мы с ним переглядываемся. Разрешат ли водить автобус? И более злободневное: как бы не встретились у него в палате жена и другая женщина - та, что кормит его шашлыком. Шофер тоже кое-что про меня понимает, довольно многое: дикие птицы весьма проницательны.
Ясное устремление - любить не одних только близких, домашних, а - шире - людей и место. Для этого требуется вспоминать, приглядываться, сочинять.
Вот, из детского: мы с отцом куда-то идем далеко по жаре. Деревня, ужасно хочется пить. Отец стучится в незнакомый дом, просит воды. Хозяйка говорит: воды нет, но выносит холодного молока. Мы пьем и выпиваем много, литра, наверное, полтора, отец предлагает хозяйке денег, та пожимает плечами, произносит без выражения: "Милок, ты сдурел?"
Место - любое по-своему привлекательно, тем более - средняя полоса. Увлечься ею так же просто, как женщине - полюбить неудачника. "Да, мы любим эти скалы" - поется в гимне Норвегии. В нашем гимне тоже воспевается география, что при имеющихся размерах вряд ли прилично. Гимн сочиняли другие, не птички.
Помню еще: мне восемнадцать лет, я веду машину, старенький "запорожец", у него из зада, оттуда, где у "запорожцев" двигатель, начинает валить дым. Сейчас случится беда, взрыв. На тротуаре народ - отойдите, рванет! "Открой", - говорит прохожий лет тридцати, берет тряпку и долго, спокойно тушит ею пламя, потом уходит - еще одна недомашняя птица.
Автомобильного, вообще - путевого, сразу много приходит в голову: в дороге домашние птицы подвержены неприятностям. Здесь происходят их встречи с птицами дикими, хищными, и встречи эти запоминаются - и неожиданной добродетелью, и невиданным, непредставимым злом. "Убийцы - средние люди", - скажет полковник милиции, и ты, сосунок, домашняя птичка, вдруг это примешь, поймешь, это сделается твоим.
Говоря о милиции: у врачей с ней тут свойские отношения. Поднять на этаж больного, если лифт сломался, алкашей до утра забрать, чтоб в палате не буянили, даже машину из грязи вытащить - зовут милиционеров. Они тоже - носят форму и создают в местном обществе иллюзию защищенности.
Вместе с парнем, погасившем пламя из двигателя, тут же вдруг вспоминается потный расхристанный хоккеист. "Вам должно быть вдвойне приятно победить родоначальников хоккея у них на родине?" Улыбается беззубым ртом: "Да без разницы!" С его достатком – мог бы и зубы вставить, но, видно, и так хоккеист отлично кусает мясо. Очень цельное впечатление.
Что еще? Проповедь, слышанная на Покров: день, когда наши предки оказались побеждены, мы сделали одним из самых своих почитаемых праздников. Нет занятия проще, чем поносить церковь. Это как, например, ругать Достоевского: правда, все правда, но - мимо, всё не о том. Церковь - чудо, и Достоевский - чудо, и то, что мы до сих пор живы, - тоже чудо.
"Милок, ты сдурел?" - это могла быть одна из бабок, лежащих в первой палате. Бабки - не оскорбление, самоназвание. У самой тяжелой - голоса, видения: - Юр, ты? - Не, я не Юра, - говорит соседка. - А кто? - Я бабка. - А это кто, Юра? – другой соседке. - Нет, - отвечает та. - И я бабка. Ничего обидного в слове "бабка" нет, они и чувствуют себя - не старушками с ясным умом, как их столичные ровесницы-птички, а бабками.
Днем громко поссорились две санитарки. Одна здесь работает ради того, чтоб кормить себя и скотину - пищей, оставшейся от больных, другая владеет несколькими гектарами, ездит попеременно в Турцию и в Европу, а санитаркой устроилась, чтоб находиться в обществе. Впрочем, кажется, все еще запутанней: в Европу ездила первая санитарка, бедная, набрала кредитов, уже приходили судебные приставы.
Частное у нас - выше общественного. Налоговый инспектор, паренек двадцати с чем-то лет, наш проверяющий: ох, говорит, хорошо, что вы врач, я от армии как раз... понимаете? Как не понять? "В порядке исключения" - надежная формула, каждый у каждого оказывается в руках. Пусть Москва не верит слезам, у нас только им и верят. Если надо, конечно, сделаем, в порядке исключения.
Безобразие, умиляться не стоит, но веселое участие во всеобщем обмане укрепляет единство нации не хуже хороших законов. За свет, за газ, за телефон не плачено? В столице отсутствие денег - стыд, а здесь, в общем, норма. - Эти счетчики - барахлят.- Как раз мой случай. А вы приходите, полечим. - Крестные, снохи, племянницы, водоканал, электросети, горгаз - понятно, уютно, тепло. Есть минусы, но способ жизни довольно устойчивый. Тут всё про всех знают. Как в раю.
Санитарки и бабки - днем, а к вечеру обнаруживается, что кое-что сделанное за сегодня далось усилиями явно избыточными, многое вообще не далось. В сумерках возвращаются злые, раздраженные мысли. В частности: куда подевались сообразительные люди? В нашем детстве их было достаточно. Что, уехали? Одно цепляется за другое, положительная обратная связь. В ночи с ее страхами душа уязвимей для зла. Вот еще: в дом нередко залетают синички, ласточки - это считается очень плохой приметой. Ничего не поделаешь - не жить же с закрытыми окнами - или уехать, если боишься, или привыкнуть, освободиться от суеверий. Все в таком роде мысли, пока не настанет утро, с перерывом на сон.
В Москве ли, в Петербурге, в провинции – жизнь страшна. Скажем так - и страшна. В ней есть вещи, о которых писать невозможно: гибель безвинных жертв, в том числе молодых и совсем детей. Страшный, необязательный опыт переживания их смерти - всегда с нами, его не выкричишь, не разгонишь криком. А потом будет день, и опять будут птички - небесные, домашние, дикие, всякие. Мир не ломается, что ни случись, так он устроен.
Предоставлено издательством "Corpus".
