Ольга Галахова театральный критик, главный редактор газеты «Дом актера» специально для РИА Новости.
В Студии Театрального искусства Сергей Женовач поставил спектакль, который предполагал выпустить еще в конце прошлого сезона. Но сложность задачи, поставленной своим ученикам, а, главное, самому себе, вероятно, сделала репетиционный процесс непростым. Дело в том, что постановщик выбрал на этот раз не пьесу, не роман или повесть, а рабочие записи писателя. Речь о «Записных книжках» А.П. Чехова.
Репертуар Студии Театрального искусства отмечен литературным вкусом и в этом выгодно отличен от других. К примеру, здесь идет «Захудалые род» Н. Лескова, инсценировка чеховской повести «Три года». В период своей работы в Театре на Малой Бронной Женовач ставил «Лешего» А.П. Чехова, а в год чеховского юбилея театр заявил «Записные книжки».
Признаться, такая заявка не могла не интриговать… Обрывки фраз, взятые на карандаш; эпизоды наблюдений над жизнью, схваченные и зафиксированные; мгновенные мысли и переживания, — всё, что является лабораторией писателя, из чего потом возникнут гениальные произведения, стали на этот раз литературной основой спектакля.
Театру под силу и это?
Однако после просмотра понимаешь, что Женовач не инсценирует чеховский дневник писателя, а относится к этому рабочему блокноту как ядру всего творчества А.П. Чехова, зародышу главных лейтмотивов всей литературы.В известном смысле Женовач достраивает «Записные книжки» полным собранием сочинений классика.
Первый мотив — мотив смерти. Спектакль начинается до начала спектакля: в фойе театра по лестнице ведут под руки сначала в зал, а потом на сцену безутешную вдову. Оркестр, расположившийся здесь же, в фойе, аккомпанирует трауру.
За узким, длинным столом, поднятом на высокий подиум почти во всю ширину сцены, собрались помянуть усопшего (художник — Александр Боровский). Фразы отданы разным персонажам. Каждый вроде бы поминает умершего, но говорит больше о себе. Никто не готов осознать, что и его не станет на свете, поэтому люди прячутся кто за что: актер напыщенно изрекает: «В могиле — один, в жизни — один». Еще чуть-чуть и начнет играть Гамлета. Поминки для него есть способ привлечь внимание к себе и сыграть роль, но не пережить состояние утраты.
«Умер оттого, что боялся холеры», — констатирует другой. Вдова от этих слов падает в обморок. Доходит дело и до анекдота. На похоронах дьячок съел всю зернистую икру, говорит еще один гость. И тут все, смутившись, начинают медленнее жевать, возникает чеховская пауза, которую режиссер заполняет стуком ножей и вилок по тарелке. Воцаряется неловкая тишина. Поминки почти оборачиваются свадьбой, и собравшиеся легко переходят от траура к «за здравию». Крик «за здоровье молодых» раздается на поминках по Василиску Африканычу. Молодые целуются.
Самое время для танцев. Почти все разбиваются на пары. Впрочем, кто-то остается за столом, а кто-то и под столом. И в спектакль внедряется другая тема — любви, верности, женской эмансипации. Ее сменяет тема театра.
Будут так же по-чеховски, не слыша друг друга говорить и говорить, то о труде, то о русском человеке, что хватает невысоко, то о литературе. Почему-то кричать ладно про Боборыкина с Золя, но с тем же энтузиазмом про Желябко.
С чего, почему? Фразы летят мимо друг друга. И тесное застолье лишь усиливает состояние всеобщего одиночества. Люди затеряны в пространстве, жмутся друг к другу, и вместе с тем сближения не происходит.
Один мотив уступает место другому. И ты ассоциативно сам вспоминаешь, проясняешь будущие великие тексты из «Чайки», «Трех сестер», «Скучной истории», «Рассказа неизвестного человека», «Попрыгуньи» и др. У каждого рождаются в этом спектакле свои отношения с Чеховым. Возможно, в этом и есть смысл обращения к «Записным книжкам». Ведь сегодня, когда так заиграли Чехова, актерам бесконечно трудно, обращаясь к его классическим текстам пьес, не впасть в чеховский штамп, а обнаружить свое, живое чувство. Студийное проявляется и в том, как приобщаться к великой литературе. Погружаясь в материал, режиссер приглашает своих актеров в путешествие, в котором они проживут все вместе мысль о Чехове, о личности писателя, о его литературе, обнаружат тревогу за человека и насмешку над мелким, и сострадание, и презрение.
Женовач в своей Студии не столько учит мастерству и технике, сколько стремится вывести другую породу людей театра. Возможно оттого, в «Записных книжках» нет места мотивам Антоши Чехонте, и тому беспощадному и страшному Чехову, который размышлял о норме, грани безумия, как в «Черном монахе», или в «Палате №6», или социального Чехова в рассказе «Спать хочется», в повести «Мужики».
На сцене правит бал белый цвет. И хотя в программке персонажи обозначены зачастую с легкой иронией (Холостяк, Барышня, Эмансипированная дама, Критик), а фразы, выдернутые из текстов Чехова, порой и звучат, как будто их написал еще Чехонте, все равно нет места сатире, нет места чахоточному больному или теряющему разум ученому.
Женовач ищет вместе с актерами своего Чехова. Его актрисы не просто красивы, они прекрасны, даже когда играют тех самых ироничных персон. Его актеры скромны и лишены премьерства, даже когда им дается право на монолог. Этот театр дорог нам именно этим, каким-то особым тоном, пусть мягкой, но настойчивостью поиска примирения с действительностью, открытия смысла в этой самой жизни, в которой так много бессмысленного и нелепого. Однако случается, что, сделав в дороге остановку, Студент (Женовач вставляет одноименный чеховский рассказ) обнаруживает смысл, а обнаружив его, отправляется в ненастную погоду счастливым в дорогу дальше.
Обретение смысла жизни случается не на университетской кафедре. Режиссер подчеркивает почти пафосно свой смысл Чехова.
Многонаселенный стол исчезает под сценой. Пространство дышит свободной пустотой. Каждый человек — путник, ищущий смысл бытия всю свою жизнь.
