Вчера я отстоял свою самую длинную очередь за последний год. Очередь была в Государственную Думу – вернее, к охраннику, который стоит в будочке с навесом в десяти метрах от входа в это святилище демократии. Стоять пришлось полтора часа – только для того, чтобы охранник взглянул на ваш паспорт и выяснил по телефону, достойны вы подойти к этому зданию на десять метров или нет. Если по телефону говорят, что вашей фамилии нет в заветном списке, то прости-прощай потерянное время – иди восвояси, не услышав от охранника ни «здравствуйте», ни тем более «извините».
Вы думаете, это все? Нет, это только разрешение на подход к бюро пропусков. Это раньше, в проклятые анархические девяностые, люди проходили в это бюро без приглашения с улицы и – о ужас! – осмеливались даже спрашивать телефон своего депутата. Теперь пройти в бюро пропусков – это высокая честь и большая ответственность. Да и само бюро изменилось до неузнаваемости. При раннем Ельцине и Рыбкине за стеклом сидели милые женщины, при Селезневе появились скучные молодые бездельники в форме с зелеными погонами. Теперь перед избирателем стоит сплошная стена из зеркального стекла – такого же, как на машинах для слежки за прохожими из западных детективных фильмов. Вас видят, а вы нет. Перед вами – лишь узенькая щелка в самом низу огромного зеркала во всю стену, куда вы засовываете свой паспорт. Некому даже сказать «здравствуйте» - не со своим же отражением разговаривать. Парламент с абсолютным «единороссовским» большинством повернулся к народу даже не задом – он повернулся задним тонированным стеклом своего автомобиля. И сказал, что это единое окно.
У зеркального стекла есть одно преимущество. Перед ним можно корчить рожи и красить губы, ему можно даже показывать неприличные жесты. Если кому-то обидно, то я не виноват: они меня видят, а я их нет – значит, они по определению ведут себя хуже меня. Это они, как писал Маяковский, «задолицая полиция». И как только профиль этого экстремиста еще не сняли с фасадов наших школ! Если уж, с точки зрения председателя Госдумы Б.Грызлова, это Зюганов с Левичевым и Жириновским мешают вставать России с колен, то Маяковский ее просто гнет и плющит. Правда, вставание с колен власть в России понимает своеобразно. Поскольку при всех поворотах на Запад и Восток к избирателю она всегда стоит задом, подъем с колен ставит ее в выгодную позицию для того, чтобы лягнуть этого самого избирателя ногой в физиономию.
Интересно, что лидеры оппозиционных фракций даже не возмутились высказанному Грызловым подозрению в «коленосгибательных» настроениях. «Мы возмущаемся только тогда, когда переходятся границы разумного»,- скромно ответил на мой вопрос во вторник лидер «справороссов» Николай Левичев. Увы, в нашем нынешнем политическом зазеркалье даже демократические по форме новшества оборачиваются своей противоположностью. Вот, например, дали победившей на выборах партии право рекомендовать президенту кандидатуры губернаторов. Цель – усилить влияние партий, а результат? Губернаторы, чтобы остаться у власти, бросили весь свой стопудовый политический вес на помощь самому вероятному победителю – «Единой России». Этот-то вес и утопил российскую многопартийность. А вместе с ней – и политику как таковую.
Смерть политики вызвала возрождение литературы. Написанный текст – самый простой метод показать зеркальному стеклу рожу, а заодно хоть на минуту посмотреть себе в глаза. На ежегодный форум молодых писателей в Липках в этом году послано рекордное количество заявок – больше четырех с половиной сотен. Впору бы радоваться, но как-то не получается. Во-первых, много безграмотных текстов. Писательская этика Гекльберри Финна: зачем мне каких-то великих покойников читать, когда я сам собираюсь стать писателем. Во-вторых, много мата и попыток переиродить самого Ирода по части жестокости описываемых сцен. И в-третьих, вот уже который год в пятерку лучших входят бывшие авторы газет «Завтра» и «Лимонка». Что естественно – по части корчить рожи зеркальному стеклу у этих ребят нет равных.
Если бы власть хоть немного читала книги, эти тенденции должны были бы встревожить ее посильнее падения цен на нефть. Никакой западный заговор не мог бы вызвать революцию 1917 года, если бы не тысячи оставленных за зеркальным стеклом Нечаевых и Лениных, не находивших выхода для своей энергии и амбиций. Что предлагала русская власть конца девятнадцатого века «самородку» из села Иваново Сергею Нечаеву, будущему террористу и прототипу Шигалева в «Бесах» Достоевского? «Позицию» (нынешний жуткий англицизм) городского приходского учителя. Дворянину Ульянову (Ленину) повезло чуть больше – ему предлагалось служить помощником у присяжного поверенного с надеждой по выслуге лет занять место патрона. Не было ни партийной жизни, ни других социальных лифтов, университетское образование позволяло проскочить только две первые ступеньки в четырнадцатиступенчатой лестнице «Табеля о рангах» - для того, чтобы потом еще много лет сидеть в скучной конторе под началом безграмотных людей, оказавшихся на одну ступеньку выше. Предлагаемая синица в руках была столь дохлой, что Нечаев и Ленин выбрали революционного журавля в небе – и это при том, что такой выбор в те времена казался еще более маргинальным, чем ныне членство в запрещенной Национал-большевистской партии. Нечаев, попав в Петропавловскую крепость за убийство студента Иванова, умудрился распропагандировать своих тюремщиков, доказывая им на пальцах, что режим, которому они служат, просто обречен на скорое падение. Нечаев был не так уж неправ. В первую русскую революцию, не умри он в тридцатипятилетнем возрасте в тюрьме, Нечаеву было бы пятьдесят восемь лет – при его энергии и жажде жизни вообще не возраст. Ленин оказался по сравнению с Нечаевым законченным пессимистом: еще в 1916 году он не верил в возможность революции при жизни своего поколения. И все равно предпочитал сидеть среди, казалось, безнадежных маргиналов и ждать своего часа. Почему? Да потому что альтернативой была бесконечная выслуга лет во «вставшей с колен» николаевской России. С ее «хозяином земли русской», опиравшимся на тогдашних охотнорядцев и жившим в каком-то самим им себе придуманном семнадцатом веке.
Писательство – последний поплавок для амбициозного молодого человека в провинции, и если этот поплавок начинает подрагивать – значит, дела плохи.
В девяностые годы упадок изящной словесности объясняли тем, что литература в России раньше лезла не в свое дело – с появлением нормальных партий, церкви и психоаналитиков ей якобы станет просто нечего делать. А что же сегодня? Партии сдохли, церковь окуклилась, психоаналитики надоели, а писатели по-прежнему в коме – как заморенные на таможне рыбки из южных морей для сочинского дельфинария. При сложившейся в двадцать первом веке во всем мире античеловеческой системе книгоиздания и книжной торговли автор, если он не Ксения Собчак, получает копейки – за целый роман в среднем можно получить не более двух тысяч долларов. Но люди все равно пишут. Для чего? По выражению заместителя главного редактора журнала «Континент» Евгения Ермолина – для того, чтобы осознать себя в слове. Если не дают в действии – то хотя бы в слове. Иначе жизнь становится просто невыносимой.
При невозможности действия осознание себя в слове становится либо агрессивным, либо ностальгическим. Сергей Шаргунов, пройдя путь от лимоновца до лидера молодежного движения «Справедливой России» с последующим возвращением обратно в частную писательскую жизнь, в последнее время вдруг заскучал по девяностым. Вот отрывок из его последнего эссе:
"При дедушке". Популярный оборот на блогах и форумах. Так перемигивается сетевая молодежь. Беззвучная ирония интернета в ответ гремящему телевизору. Телевизор повествует о райских порядках нови и беспределе "лихих девяностых". Врешь, отвечает телевизору тридцатилетний диссидент, который при дедушке Борисе в школу ходил, а потом студентом стал. Все помню! При дедушке был идеал. В этом интернет-стебе есть горькая правда. Ведь что отличает то время от этого? Хотя бы небольшое, но присутствие ценностей. Идеалы пускай и не были определяющими, но все же сверкали сквозь пиджаки и безрукавки властителей и их врагов. Смерть идеалов сделала последующие "тучные годы" временем сухим и однотонным. Кусок спрессованной пустоты. Победа низких технологий, по правде — одного бабла».
Что ж, зеркалу нечего пенять, коли рожа, которую ему показывают, - крива.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
