Не успели стихнуть возмущенные возгласы по поводу «Груза 200» Алексея Балабанова, как автор вбросил в прокат следующий шокирующий артефакт под названием «Морфий».
«Возгласов» и негодований на этот раз, думаю, будет не меньше. Первые из них раздались сразу после предварительных показов. Экспертное сообщество тут же и раскололось. Уже даны оценки: лучший фильм уходящего киносезона, «картина одного из немногих профи в отечественном кинематографе». Уже слышны чистосердечные признания типа того: после просмотра фильма молодому человеку не захочется стать доктором и лечить людей, а захочется повеситься.
Что, правда, то правда: в пору мирового финансового кризиса фильм «Морфий» – не самое верное пособие по выживанию. В нем много чего неприятного: ампутация, ненормативные роды, трахеотомия ребенка, рвота в нагрузку к сексу, обожженные тела, обугленные лица…
И отчего так приключилось в этом фильме?
Вроде никаких предпосылок к тому не было. Литературная основа – ранняя проза Булгакова «Записки на манжетах». Сценарий по ее мотивам написан Сергеем Бодровым-младшим, который сам и собирался снять фильм.
Конечно, рассказ «Морфий» о молодом докторе, который по случаю «подсел» на наркотик, не поражает наше воображение оптимизмом, не заражает хорошим настроением, не заряжает бодростью.
Но, все-таки, Булгаков есть Булгаков. Этот автор далеко не первый мизантроп в отечественной литературе. Да и младший Бодров, так рано ушедший из жизни, тоже не отличался чрезмерной депрессивностью своего повседневного бытия. Единственно, что могло бы насторожить в этом создании, так это имя кинорежиссера.
Действительно Алексей Балабанов умеет огорчить и массового зрителя, и зрителя элитарного. Ему под силу настроить против себя едва ли не все категории граждан: рабочих, крестьян, интеллигентов, антисемитов, западников, почвенников, сталинистов, антисталинистов, патриотов, антипатриотов, старых русских, новых русских, новых советских и старых, заслуженных антисоветчиков.
Все так, и меня Балабанов нередко шокирует. И у меня к режиссеру претензия: зачем он своей мизантропией отягощает нашу повседневность. Предположим, ему, больному, надо излиться, освободиться от терзающих его душу наваждений, а нас-то, здоровых, зачем впутывать в свои подсознательные комплексы? Он болен – он пусть и лечится!
Ужасная мысль, однако, посещает, столкнувшись с медицинским случаем: так ли здоровы мы сами – каждый по отдельности и все вместе?
Пожалуй, я не могу назвать ни одного имени иного российского кинорежиссера, который был бы так чуток к тому, что происходит в подкорке нашего общества на протяжении последних двух десятков лет. И который бы так последовательно отслеживал все стадии его тяжелого хронического недуга.
А общество – это живой организм, которому больно, когда внутри что-то нарушено, изношено, изъязвлено… Когда снаружи все вроде бы и ничего, а болезнь уже берет свое.
Первый «Брат» - фильм о человеке, выжившем на войне, но на гражданке оставшийся без крыши. Как идеологической, так, впрочем, и гуманистической. Цена человеческой жизни для него вдруг разом понизилась и практически обесценилась. И остался с ним один моральный поводырь – лирика отчаяния Бутусова.
Второй «Брат» - романтика эмоционального реваншизма, с идеей которого герой Балабанова мотается по миру, пересекая океаны и континенты, по дороге кого-то убивая, кому-то благодетельствуя.
«Война» о том, как война стала миром, состоянием, повседневностью.
«Жмурки» - все тоже самое, но доведенное до гротеска.
«Мне не больно» - последняя судорога боли перед забытьем.
«Груз 200» - это за пределами всего. Войны, боли, смерти, идеологии, вечности и даже любви. И если существует в зазеркалье отдельная жизнь, а с ней – какие-нибудь межличностные отношения, моральные принципы, общественные ценности, то они могли бы предстать такими, какими описаны и запечатлены в «Грузе 200».
«Морфий» - не пролог к «Грузу», как уже решили некоторые кинокритики, не предвестие того, что случилось в благословенную эпоху советского застоя, а его продолжение. Только «груз» этот еще тягостнее.
Новый фильм Балабанова про болезнь распада и разложения личности, что добралась до доктора. В этом суть ужаса, а не в тех или иных физиологических подробностях.
К слову, фильм совсем не болен натурализмом, в чем опять же его склонны подозревать мои коллеги. Он надежно посеребрен ненавязчивой стилистикой немого кино и серебристой лирикой Вертинского.
Еще к слову, упреки к фильму в антисемитизме на том основании, что неприятный герой, член РСДРП, наделен еврейской фамилией, совсем уж абсурдны. Тогда можно было в том же укорить и «Собачье сердце» за Швондера. Затем – в русофобии за гипофиз Клима Чугункина. И т.д.
***
У Булгакова за рассказом о юном враче, высадившемся на заснеженной равнине и лечащим ее обитателей от сифилиса («Звездная сыпь»), следует «Морфий», где изложена история болезни другого юного врача, и к тому же от первого лица в виде дневниковых записей.
Сценарий, написанный Сергеем Бодровым-младшим, соединил оба рассказа в одно повествование и представил обоих героев в одном лице. И даровал им одну судьбу на двоих. Только теперь это взгляд на трагедию души не изнутри, а со стороны, издалека; дистанцию как раз и дает почувствовать стилизованная эстетика Великого Немого.
У писателя Булгакова доктор Поляков ищет спасение от боли физической и нравственной, от тоски одиночества в морфии и в литературе (для него дневник как последняя ниточка, связывающая его падающую в пропасть бессознания жизнь, с рассудком).
У режиссера Балабанова доктор Поляков утешается, сексом с Анной Николаевной, Вертинским и синематографом. На периферии его сознания: снежная метель и пожар революции. Фильм так организован, что невольно, без какой-либо подсказки режиссера, обе стихии соединяются в одну.
Фильм так организован, что в зале кинотеатра приходится переживать не столько за вчерашний, сколько за сегодняшний день.
Доктор Балабанов пользуется прошлым, как медицинским инструментарием, с помощью которого простукивает, прослушивает, делает анализы крови, мочи, кала и что еще там приходится рассматривать под микроскопом. Только при этом надо иметь в виду, что доктор Балабанов –по медицинской специальности не терапевт, не хирург, не анестезиолог. Он – врач-диагностик.
***
В поминавшемся рассказе «Звездная сыпь» есть эпизод с пациентом, который пришел к врачу с жалобой на горло. Доктор сразу понял, что это сифилис. Но несколько замедлил с определением, опасаясь повергнуть больного в шок. Потом, все-таки, мягко сказал ему, что тот болен нехорошей болезнью – сифилисом. Вопреки ожидавшемуся эффекту, пациент не испугался. «Это что же?»—спросил он. И потом, сколько доктор не рассказывал ему о возможных последствиях заболевания, о том, как долго ему придется лечиться, мужчина никак в толк не мог взять, почему из-за заложенной глотки он месяцами должен будет втирать в себя какую-то черную мазь.
А на дворе – Революция, Заря новой жизни…
Случай уже не медицинский, а исторический.
Сквозь кристаллик давно оставшегося позади времени видно, почему нам не удаются рывки и прорывы в светлое будущее, к звездам… И понятно почему раз за разом, хоть в 17-м, хоть в 56-м, хоть в 91-м после всех упований и надежд, проваливаемся в бездну разочарований и тяжелой безнадеги.
…Надежда возродится, когда для начала мы перестанем обижаться на докторов-диагностиков, а затем поймем, что лечиться от бессознания надо долго и упорно. Без революций и потрясений.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
