Трудно представить, что 65 лет назад, в промозглом октябре 1941-го, Москва могла пасть. Фашистская армия взяла столицу в кольцо, люфтваффе бомбила даже Кремль. На случай сдачи города московские заводы заминировали, женщин и детей эвакуировали. Над важными для фронта предприятиями и историческими зданиями сооружали фальшивые фанерные крыши, чтобы обмануть вражеских летчиков и как-то сохранить столицу от разрушения. Но настоящим щитом, который спас Москву, стало мужество ее защитников, часто совсем юных подростков, как 19-летний командир батальона 429-го стрелкового полка Спартак Беглов.
Сегодня Спартак Иванович, известный журналист-международник советских времен, один из отцов-основателей АПН, предтечи РИА Новости, доктор исторических наук и подполковник в отставке, вспоминает, как это было.
... В ночь на 22 июня 1941 года в средней школе в подмосковном Пушкино звучали такты прощального вальса. Очередной выпуск вставал из-за парт и уходил в большую жизнь. С моими друзьями-одноклассниками я позировал фотографу, чтобы увековечить этот светлый день. За окном действительно уже рассвело. И вдруг тяжкие, не сразу укладывающиеся в голове слова диктора - гитлеровская машина агрессии двинулась против нашей страны.
Еще несколько часов назад мы наперебой делились друг с другом, кто какую специальность выберет, в какое училище или институт поступит. Теперь же речь могла идти только об одной профессии - военной. Вскоре все мои одноклассники стали получать повестки о призыве в Красную Армию. За исключением меня - я пошел в школу на год раньше, и к тому времени мне еще не исполнилось 18 лет.
Сколько я ни осаждал военкомат, ответ был один: жди, когда начнут призывать твой год. Чтобы как-то подготовить себя к фронту, я предпринял попытку поступить в аэроклуб при Осоавиахиме, добровольной военизированный организации того времени, но врачам не понравился мой вестибулярный аппарат. Отказ. Тогда я рассудил: раз уж не суждено летать, то пойду туда, где научат делать самолеты. И без особого труда поступил в Московский авиационный институт - благо у меня был школьный аттестат отличника.
И тут грянуло - я на всю жизнь запомнил эту дату - 2 октября 1941-го. Пришла страшная весть: немцы прорвали оборону на самых ближних подступах к Москве. Наш институт стал спешно готовиться к эвакуации на Восток. У студентов МАИ была "броня", то есть мы не подлежали призыву на военную службу, но кто мог позволить себе отсиживаться в тылу, за мамиными юбками, когда враг ломился в ворота столицы. Мы рвались на фронт, и такая возможность вдруг представилась.
Райком комсомола Ленинградского района Москвы, где находился наш институт, решил подобрать добровольцев, которые бы составили отдельный лыжный батальон. Воины на лыжах - для молодежи это звучало и патриотично, и романтично. А лыжи были как раз одним из тех видов спорта, которым я, как и многие мои сверстники, увлекался в те годы.
К счастью, в райкоме не возникло никаких вопросов ни по поводу моего допризывного возраста, ни по поводу "брони". Наконец-то я стал бойцом. И не только я - все мы тогда жили ощущением того, что отступать некуда, за спиной Москва.
Сначала была воинская выучка в запасном полку в Саранске. Потом - эшелоном в Тулу. Оттуда - лыжный бросок к передовой. Наш 118-отдельный лыжный батальон вошел в состав Первого гвардейского кавалерийского корпуса, которым командовал генерал Белов. Конники снисходительно поглядывали на лыжников: за кавалерией так просто не угнаться!
Действительно, в полушубках поверх белых маскхалатов, с винтовками за плечами, мы обливались потом, стараясь поспеть за своим корпусом. Поначалу бои шли на сравнительно открытых местах. Кавалеристы атаковали в конном строю, мы добивали разрозненные остатки противника, двигаясь вслед на лыжах.
Но немцы, надо отдать им должное, вскоре научились воевать и в условиях русской матушки-зимы. Они переделывали деревенские хаты под пулеметные ДЗОТы, поливали водой склоны на подступах к населенным пунктам, превращая их в настоящие ледовые крепости. Пришлось спешиться и кавалеристам, и нам, лыжникам. Учиться ходить в атаку ногами, а часто и ползать по-пластунски.
Та зима оказалась на редкость морозной. Иногда по ночам столбик термометра падал до минус 41. Поэтому было невесело, когда, порой, после освобождения очередной деревни, других бойцов распределяли по хатам, где они спали вповалку на полу, но хотя бы в тепле, а тебя, горемычного, назначали в боевое охранение - надо же кому-то. Помню, у околицы на склоне оврага я отрыл тогда нечто вроде снежной норы и, чтобы как-то защититься от ветра, поставил винтовку, уперев ее штыком в верхний край окопчика. Так, прижавшись щекой к прикладу, я и провел ту бессонную ночь на страже покоя своего батальона. Думаю, глаза не сомкнулись только потому, что мешала корка льда.
Впрочем, это так, мелкая деталь боевых будней. Главное событие тех дней состояло в другом - 5 декабря 1941 года наступил первый стратегически важный перелом в ходе войны. Остановив врага на подступах к Москве, наши войска перешли в контрнаступление.
Радость омрачило личное невезенье. В ходе одной из атак осколками от разорвавшейся рядом мины меня ранило в грудь и левое плечо. Один из осколков четко белеет на рентгеновских снимках до сих пор, 65 лет спустя. Память о днях, которые и так не забыть.
Из госпиталя я прямиком попал на двухмесячные курсы лейтенантов. Позднее воевал в этом звании помощником начштаба батальона в летней оборонительной кампании на реке Угре. Затем снова учеба - на этот раз курсы усовершенствования комсостава Западного фронта в Подольске. И вот под занавес 1942-го я уже в 429-м стрелковом полку 52-й стрелковой дивизии.
Из-под Ржева дивизию вскоре перебросили в района Сталинграда. После завершения разгрома группировки фон Паулюса нам предстояло включиться в развернувшийся по широкому фронту наступательный проход Советской армии через левобережную Украину. К марту 43-го, когда мы вышли на рубеж реки Северный Донец, меня назначили заместителем командира батальона, а через три месяца присвоили звание капитана по должности - как говорилось в приказе - командира батальона.
Сам батальон, правда, я принял позднее, после освобождения Харькова. Командовал я им, к сожалению, недолго. Тяжелое ранение разрывной пулей выбило меня из строя осенью того же года. А дивизия наша - 52-я Шуменская-Венская, дважды Краснознаменная, - дошла аж до столицы Австрии.
Тогда мне было девятнадцать. Не знаю, был ли я одним из самых юных батальонных командиров Советской Армии, да и не в этом дело. В войне мы все стремительно мужали, и бывшие студенты, и школьники. Мы не чувствовали своей молодости - только груз взрослой, единой для всех поколений ответственности за судьбу нашей страны. Жалко, если эта фраза покажется сегодня кому-то слишком пафосной. Так было.
