Автор Петр Романов
После Петра Великого, оставившего потомкам в наследство четко определенные ориентиры для дальнейшего движения государства к европейской цивилизации, все русские монархи, правившие с той поры вплоть до 1825 года, уходили в мир иной, скупо одаривая своих последователей новыми идеями. Никто из них не был способен ни отказаться от петровского курса, предложив какую-то иную альтернативу развития России, ни всерьез приумножить наследство царя-реформатора.
Восстание 14 декабря 1825 года в короткий период междуцарствия, возникший после смерти Александра I, явилось, по сути, неудачной попыткой части политической элиты страны дать новый импульс продвижению России к европейским стандартам общественной жизни.
Разгромив мятеж, власть в свою очередь озаботилась поиском стратегии развития России и довольно скоро определила собственные ориентиры. Это была принципиально новая идея. В основе курса Николая I лежала уже не реформа, а контрреволюция. Контрреволюция революции Петра Великого. Власть предложила народу двигаться не вперед, а назад. Не к конституции, как об этом мечтал Александр I, а к безграничному самодержавию. Не на Запад, а в глубь России, взяв за эталон не европейскую цивилизацию, а национальные корни. После Петра Великого, Екатерины II, Павла и Александра - монархов, так или иначе пытавшихся европеизировать Российскую империю, новый государь взял курс на самоизоляцию России.
В столь крутом повороте неординарная личность нового российского императора Николая Павловича сыграла, естественно, особую роль. Он всегда вызывал полярные оценки, поэтому не удивительно, что от либеральной интеллигенции царь получил язвительное прозвище Николая Палкина, от монархистов - почетное, с их точки зрения, звание идеального самодержца, а от некоторых иностранных историков имя славянского Людовика XIV.
Чтобы осмелиться оспорить в России непререкаемую дотоле правоту курса, проложенного Петром Великим, нужно было, конечно, обладать особой убежденностью в своей правоте и весьма твердым характером. Император Николай I обладал и тем, и другим в полной мере.
Эпитет «железный» в характеристиках Николая Павловича встречается очень часто. Здесь мнения его поклонников и противников полностью совпадают. Просто для одних он являлся «железным рыцарем самодержавия», а для других безжалостным «железным тюремщиком». Один из русских историков М. Полуевктов сразу же после падения царизма в феврале 1917 года, анализируя деятельность последователей Николая I на престоле, писал: «Какие пигмеи все эти «освободители», «миротворцы» и просто «благополучно царствующие» в сравнении с железною фигурою тюремщика русской свободы! Часто многое, что позднее выдвигалось как нечто самобытное и оригинальное, на поверку оказывалось заржавленным оружием, извлеченным из арсенала николаевской эпохи».
Это был действительно последовательный и необычайно трудолюбивый контрреволюционер, а николаевская эпоха одна из интереснейших (и поучительных) в русской истории.
Все это так, и, тем не менее, имидж закоренелого реакционера, с которым жил и остался в людской памяти Николай I, нередко заставляет историков отбрасывать в сторону ту информацию, что работает не на привычный и принятый уже всеми образ, а против него. Скорее всего, именно поэтому до сих пор игнорируется, например, очень любопытное свидетельство, где утверждается, что российский император в 1854 году вел переговоры с одним из крупнейших революционеров той поры итальянцем Мадзини.
Дважды, сначала в 1910 году в журнале «Русская старина», а затем уже в советские времена в статье историка Б. Козьмина, об этом шла речь, но и сегодняшние биографы Николая, предпочитают на эту тему не распространяться. С точки зрения его поклонников, контакты с Мадзини компрометируют образ «идеального самодержца». С точки зрения его противников, разрушают имидж «тюремщика свободы».
Источником первичной информации является известный химик, профессор Московского университета Владимир Лугинин (1834 -1911). Как и многие другие русские дворяне, он перешел постепенно в оппозицию к власти и сблизился сначала с Герценом и теоретиком анархизма Михаилом Бакуниным, а затем через них со многими известными в Европе демократами и революционерами. Страстный поклонник Гарибальди, Лугинин (уже воевавший ранее в Крымскую войну в качестве артиллериста) одно время мечтал о том, чтобы проникнуть в Италию и присоединиться к революционерам. Пытаясь установить связь с Гарибальди, Лугинин и познакомился тесно с Мадзини.
«Он рассказал нам, то есть Бакунину и мне, - вспоминал Лугинин, - чрезвычайно интересный эпизод... Во время Восточной войны он получил от императора Николая Павловича предложение начать политическое движение в Ломбардо-Венецианских областях Австрии. Не знаю точно, к какому времени это предложение относится, но очевидно, что император Николай уже предчувствовал в Австрии противника и готовил ему диверсию. Одно условие, поставленное императором Николаем Павловичем для ссуды Мадзини очень значительной суммы, кажется, несколько миллионов, было, чтобы движение имело характер монархический, и на этом условии все дело не состоялось. Мадзини ставил непременным условием, чтобы предполагаемое движение имело республиканский характер, а император Николай, напротив, соглашался оказать поддержку Мадзини только в том случае, если оно будет сделано в пользу монархии, именно - Савойского дома... На этом дело и расстроилось...
Мадзини говорил нам, что он не имел никакого предубеждения против действия совместно с императором Николаем и что он готов был действовать с кем угодно, лишь бы это было в пользу Италии и против коренных врагов Италии, против Австрии и папы. Мадзини окончил свой любопытный рассказ, назвав и того главного агента, через которого все эти переговоры происходили; это был знаменитый в то время итальянский певец, тенор итальянской оперы в Петербурге Тамберлик».
«Мое первое впечатление, услыхав это имя, - заключает свой рассказ Лугинин, - было удивление, но короткого размышления было достаточно для того, чтобы согласиться с Мадзини, что выбор Тамберлика тайным агентом при этих переговорах, требовавших полной тайны и большой ловкости, был бы очень удачен. К этому должен добавить, что как личность Мадзини, так и та обстановка, при которой он рассказывал нам этот эпизод, совершенно исключает возможность какой-либо неправды».
Как доказывает историк Козьмин, рассказ Мадзини выглядит вполне правдоподобно, а события относятся, скорее всего, к 1854 году. И упоминаемый в рассказе посредник на переговорах был в тот театральный сезон на гастролях в Петербурге, и настроения при дворе в это время царили соответствующие. Косвенно подтверждает эту необычную историю в своей книге «Былое и думы» даже Герцен, когда описывает один из митингов в Лондоне, где был освистан и жестоко высмеян толпой довольно известный тогда публицист-русофоб Давид Уркхарт, когда он заявил присутствующим, что Мадзини подкуплен и работает на русского царя. Откуда получил свою информацию Уркхарт, маниакально ненавидевший Россию, неизвестно, но его, судя по всему, освистали зря. Сделка, похоже, действительно готовилась и сорвалась лишь потому, что стороны не смогли договориться о деталях.
Другим косвенным подтверждением рассказа Мадзини (Лугинина) могут служить записки историка Михаила Погодина, имевшего немалое идейное влияние на императора. Все его рассуждения и предложения, касавшиеся международной политики, царь обычно читал с карандашом в руках, всякий раз делая для себя соответствующие пометки. Записки Погодина свидетельствуют, что в последние годы царствования Николая I российский внешнеполитический курс, много лет опиравшийся на идею легитимизма, подвергся серьезной ревизии.
«Государь, - писал Погодин, - не может идти, говорят, против того порядка, который он сам поддерживал и устанавливал в продолжение тридцати лет. Но разве этот порядок остался с ним? Этот порядок изменил ему, предал его, вооружился против него и поставил в такое критическое положение Россию, в каком они никогда не бывала, гладить по головке этот законный, австрийский порядок противно всякой логике. Мы должны жертвовать своими обязанностями и выгодами для отвращения революции от европейских государств, кои сами ее накликают на себя... Черт с вами, если вы того хотите!»
Погодин настойчиво напоминал царю о предательской роли Вены, говорил о том, что революция на подконтрольных австрийцам территориях только выгодна России, призывал «поднять Турцию, поднять Австрию, поднять Грецию, поднять Польшу, а Италия поднимется сама, может быть, и Франция: вы хотели войны - так вот вам она».
Наконец, убеждал Погодин царя, России не нужно вообще бояться европейских революций, у русских к ним иммунитет, поскольку они страдают своими особыми инфекциями. «Всякая революция, - писал он, - условливается историей той страны, где происходит. Революции не перенимаются и происходят каждая на своем месте, из своих причин... Россия представляет совершенно противоположное государство западным... Семян западной революции в России не было, следовательно, мы не должны были бояться западных революций».
И уж совсем конкретно: «На сторону Мадзини не перешатнется никто, а Стенька Разин лишь кликни клич! Вот где кроется наша революция, вот откуда грозят нам опасности».
По свидетельству самого Погодина, император «не только с благоволением, но даже с благодарностью» прочел эти записки. «Ничего доброго не ожидаю от Австрии, - соглашался он с мыслями Погодина, - скоро наступит время, где нам необходимо будет требовать ответа в их коварстве».
Далее речь шла о необходимости подготовить сильную армию, но это не исключало, как видно из всего контекста, и возможности появления у великого контрреволюционера идеи проведения в тылу австрийцев революционно-диверсионной операции с помощью Мадзини.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
