На прошлой неделе возникла и тут же затухла невостребованной нашими СМИ новость о том, что Мосгорсуд признал незаконным отказ районного тверского суда реабилитировать Николая II и его семью. Между тем, новость, на мой взгляд, далеко не проходная. Во-первых, небезынтересна сама судейская коллизия. Адвокатов царской семьи можно поздравить, а вот нашим судейским и прокурорским чинам следует посочувствовать: лабиринт, в котором они оказались, законного и одновременно нравственного выхода из запутанной ситуации не имеет. Расправа над Николаем II и его семьей была, бесспорно, преступлением, но под статью о реабилитации, во всяком случае, в нынешней редакции, не подпадает. Преступление политическое, но внесудебное, а потому формально считается уголовным.
Даже крохотный и, естественно, абсолютно не репрезентативный опрос, проведенный в кругу знакомых, выявил по этому поводу удивительный разброс мнений. Мнение первое, впрочем, довольно распространенное: зачем это нужно - «святых не реабилитируют». Мнение второе: зачем это нужно - Николая должен судить не районный суд города Москвы, а суд истории. Мнение третье: зачем это нужно - наверное, это первый шаг к реституции имущества императорского дома. Мнение четвертое: зачем это нужно - не является ли это первым признаком того, что Россия двинулась в сторону монархии. О том, что это просто по-человечески нужно родне трагически погибших, не задумался почему-то никто.
Есть вопрос и у меня, правда, иного порядка. Лично я не понимаю, почему дом Романовых столь упорно добивается реабилитации Николая II, но при этом, насколько я знаю, не требует реабилитации всех остальных своих родственников, замученных большевиками. Ждет прецедента? Но у нас не прецедентное право. Или «помазанник» - человек первого сорта, а не «помазанник» второго? «Профилактически» хочу напомнить одну историю - о часах и штиблетах.
Добровольно отказавшись в Феврале 1917 года от престола в пользу Учредительного собрания, Михаил Романов жил до Октября тихо и скромно, стараясь стать обычным гражданином новой демократической России. Рядом с ним также тихо и скромно существовал верный помощник великого князя англичанин Николай Николаевич (Брайан) Джонсон. Неторопливые беседы за чаем, чтение вслух, прогулки на свежем воздухе. И никакой политики. Октябрьский переворот вызвал в семье Михаила естественную тревогу, поэтому уже в ноябре 1917 года великий князь, как законопослушный гражданин, явился в Смольный и обратился к управляющему делами Совнаркома Бонч-Бруевичу с просьбой узаконить его положение при новом режиме, чтобы заранее исключить какие-либо недоразумения. Официальная бумага с разрешением на «свободное проживание» была получена, однако, в полной мере Михаила не успокоила. «Кричащая фамилия» мешала жить. Изрядно намаявшись, в конце 1917 года бывший князь вновь обратился к большевикам с просьбой разрешить ему сменить неудобную фамилию. Романов захотел стать Брасовым, взяв фамилию жены, чтобы уже окончательно раствориться в общегражданском море.
Известно, что просьбу передали Ленину, но тот от нее отмахнулся, Впрочем, дел у главы правительства тогда действительно хватало. Ситуация в стране ухудшалась, а к февралю 1918 стала для большевиков уже угрожающей. В этот момент и вспомнили о брате Николая II. Сам по себе аполитичный Михаил ни малейшей угрозы для советской власти, конечно, не представлял, но вот фамилия у него и правда была звучная, держать ближайшего родственника царя на свободе, да еще вблизи границы большевики сочли небезопасным, а потому приняли решение отправить его вглубь страны.
Решение Совнаркома звучало так: «Бывшего великого князя Михаила Александровича Романова, его секретаря Николая Николаевича Джонсона... выслать в Пермскую губернию впредь до особого распоряжения». Если в отношении Романова приказ Совнаркома обсуждению не подлежал, то относительно Брайана Джонсона решение носило, скорее, рекомендательный характер. Насильно выселять в Пермь английского подданного никто не собирался. Более того, ему как бы намекали на то, что в Пермь ехать незачем, все равно он не сможет жить рядом с Михаилом. Настоятельно рекомендовал соотечественнику покинуть Россию и посол Бьюкенен, но Джонсон категорически отказался, ответив: «Я не оставлю великого князя в такой тяжелый момент».
Не доехав до места назначения, еще в пути Джонсон начал бомбардировать Совнарком просьбами разрешить ему жить в ссылке не отдельно, а вместе с великим князем. 15 марта 1918 года со станции Шарьи Джонсон телеграфирует Ленину: «Постановлением Совнаркома по прибытии в Пермь меня распоряжением разлучают у кого я состою секретарем; не прибыл еще даже в Вятку несмотря на четырехдневное утомительное путешествие, совершающееся при самых тяжелых условиях... Прошу Вас и Совет Народных Комиссаров принять во внимание расстроенное его (князя) здоровье, усугубленное таким путешествием. Прошу отменить постановление о разлучении».
По прибытии в Пермь о том же просит Совнарком и Михаил: «Сегодня двадцатого марта объявлено распоряжение местной власти немедленно водворить нас в одиночное заключение в пермскую тюремную больницу вопреки заявлению о жительстве в Перми на свободе, но разлучно с Джонсоном, который телеграфировал Ленину, прося Совет Народных Комиссаров не разлучать нас ввиду моей болезни и одиночества. Ответа нет. Местная власть, не имея никаких директив центральной власти, затрудняется как поступить».
На этот раз Совнарком и ВЧК отреагировали довольно быстро: «В силу постановления Михаил Романов и Джонсон имеют право жить на свободе под надзором местной Советской власти». Местная власть указаниям из центра подчинилась. Более того, даже позволила друзьям жить вместе. Правда, недвусмысленно предупредила, что снимает с себя всю ответственность за их жизнь. Намек был прекрасно понят, однако желание во что бы то ни стало воссоединиться, заставило великого князя и Джонсона покинуть тюремный лазарет и снять пару комнат в так называемых «Королевских номерах» неподалеку от реки Камы. Помещение было скромным, несмотря на громкое имя, унаследованное номерами от бывшего хозяина купца Королева.
О том, как жили ссыльные, вспоминает эмигрант Крумнис: «Я видел великого князя несколько раз... Он носил серый костюм и мягкую шляпу и палку. Всегда был в сопровождении Джонсона. Бросался в глаза контраст высокого роста великого князя и низкого господина Джонсона... Великий князь часто захаживал в магазин, что на Сибирской улице, где беседовал о разных делах. Однажды его спросили, почему он, пользуясь свободой, не принимает мер к побегу. На это великий князь ответил: «Куда я денусь со своим огромным ростом. Меня немедленно же обнаружат».
Действительно для человека со стороны это была, вероятно, презабавная, чуть ли не клоунская парочка - длинный, как телеграфный столб, Михаил Александрович Романов и коротышка Николай Николаевич Джонсон. По свидетельству очевидцев, чаще всего они бродили по берегу реки, любуясь окрестностями.
К лету положение ссыльных стало угрожающим. Ухудшилось состояние здоровья великого князя, обострились его отношения с местными чекистами. «В Чрезвычайном комитете, - делает едва ли не последнюю запись в своем дневнике Михаил, - я слегка сцепился с одним «товарищем», который был очень груб со мной».
15 июня 1918 года местные и центральные газеты опубликовали сообщение: «В ночь с 12 на 13 июня в начале первого часа в «Королевские номера», где проживал Михаил Романов, явилось трое неизвестных в солдатской форме, вооруженных. Они прошли в помещение, занимаемое Романовым, и предъявили ему какой-то ордер на арест, который был прочитан только секретарем Романова, Джонсоном. После этого Романову было предложено отправиться с пришедшими. Его и Джонсона силой увели, посадили в закрытый фаэтон и увезли... Вызванные по телефону члены Чрезвычайного Комитета прибыли в номера через несколько минут после похищения. Немедленно было отдано распоряжение о задержании Романова, по всем трактам были разосланы конные отряды милиции, но никаких следов обнаружить не удалось. Производятся энергичные розыски».
Подробности трагедии стали известны в 1990 году после публикации в газете «Вечерняя Пермь». Автор статьи, заведующая местным партийным архивом некто Аликина, рассказала о своей встрече с Марковым - участником ареста и расстрела Михаила Романова и Брайана Джонсона. «На одной из встреч с Марковым, - пишет заведующая, - я обратила внимание на его наручные серебряные часы необычайной формы и, на мой взгляд, очень древние. Они отдаленно напоминали дольку срезанного круто сваренного яйца. На вопрос, откуда такие часы, Андрей Васильевич ответил, что они принадлежали личному секретарю Михаила Романова Брайану Джонсону, и он взял их себе на память, сняв с руки Джонсона после расстрела. - С тех пор не снимаю с руки, - сказал Андрей Васильевич и добавил: - Идут хорошо, ни разу не ремонтировал, только отдавал в чистку несколько раз».
Заслуженный ветеран-мародер Андрей Васильевич Марков пояснил и причины похищения: «Надвигалось бурное время, приближался фронт белых банд Колчака... И вот... чтобы не удрал из Перми куда-либо, или не украли бы, или не скрыли где Михаила Романова, мы, небольшая группа большевиков, вздумали Михаила Романова изъять из обращения, путем похищения его из «Королевских номеров», где он проживал».
Марков рассказывает, как вырабатывался план «изъятия», называет имена местных советских работников, сотрудников милиции и ЧК. «Было намечено следующее: около семи вечера взять двух лошадей в крытых фаэтонах и направиться в Пермь. В Перми лошадей поставили во двор Губчека, посвятили в это дело председателя Губчека товарища Малкова... Здесь окончательно был выработан план похищения. Решено было так: явиться около 11 часов вечера в номера, где жил Михаил Романов, предъявить ему документ, подписанный Малковым, о срочном его выезде. Если он будет брыкаться и откажется следовать, то взять силой. Документ этот я сел за пишущую машинку и напечатал, поставили не особенно ясно печать, а товарищ Малков неразборчиво подписал... По дороге никто не попадал... круто повернули по дороге в лес... Жужгов кричит: «Приехали - вылезай». Я быстро выскочил и потребовал, чтобы и мой седок (это был Джонсон) то же самое сделал. И, только он стал выходить из фаэтона, я выстрелил ему в висок, он, качаясь, упал... Жужгов в это время проделал то же самое, но ранил только Михаила Романова. Романов с растопыренными руками побежал по направлению ко мне, прося проститься с секретарем... Мне пришлось на довольно близком расстоянии сделать второй выстрел в голову Михаила Романова, от чего он свалился тотчас же... Зарывать трупы нам нельзя было, так как светало быстро, и было недалеко от дороги. Мы только стащили их вместе в сторону, завалили прутьями и уехали. Зарывать ездил на другую ночь товарищ Жужгов с одним надежным милиционером, кажется, Новоселовым».
Милиционер-могильщик Новоселов на слово «кажется» обиделся до чрезвычайности, почувствовал себя обделенным славой и написал собственные воспоминания. Ссылаясь на то, что только он знает, где могила Михаила Романова и Джонсона, милиционер язвительно пишет: «пусть эти товарищи чужими историческими подвигами не пользуются, а совершают их сами». Действительно, этот «исторический подвиг» пытались приписать себе многие. По версии Новоселова, он и стрелял, и копал могилу. Более подробно у милиционера описан и процесс дележки вещей снятых с трупов. Часы «шестиугольчатые, именные червонного золота, с надписью на одной из крышек Михаил Романов» достались «товарищу Иванченко», «именное кольцо, пальто и штиблеты» Михаила Александровича забрал начальник местной милиции Плешков, а вот вещи Джонсона действительно поделили между собой Марков и другие участники расправы.
Надо отдать должное мемуаристам: будто наяву видишь, как после выстрела в висок падает на землю маленький человек Николай Николаевич Джонсон. И как из последних сил, уже подранок, бежит в его сторону «с растопыренными руками», чтобы проститься с другом, долговязый и неуклюжий великий князь Михаил Романов. Не захочешь, а увидишь серебряные часы англичанина, напоминающие дольку круто сваренного яйца, и штиблеты Михаила Александровича на ногах начальника местной милиции товарища Плешкова.
Вот у меня и вопрос: как быть с реабилитацией Михаила Александровича и Николая Николаевича?
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
