Странная мысль все чаще приходит мне в голову: страна, в которой мы оказались пятнадцать лет назад, принципиально не изменилась за эти полтора десятилетия. То есть, можно, конечно, считать, что изменилось все – экономика, общественный и государственный строй, система человеческих отношений, культура… А можно взглянуть и по-другому, попробовать докопаться до самых основ.
Основа основ – нефть и газ, труба. Ну, и что в этом нового? Нефтедолларами был силен оплот мира и социализма. Нефтедолларами был обеспечен застой. Нефтедолларами оплачивались братская помощь всем «прогрессивным» режимам третьего мира, завоевание космоса и прочие торжества советской науки, уверенность нашего человека в завтрашнем дне и зарплате по анекдоту «мы делаем вид, что работаем, они делают вид, что платят». Потом цены на нефть рухнули, вместе с ними рухнул и Советский Союз… Потом цены на нефть принялись неудержимо, невменяемо расти. Немедленно начались разговоры если не о возвращении роли оплота, то о возрождении державного величия. И не застой, конечно, желателен, но уж стабильность – то, что надо. А она-то, стабильность – вот, пожалуйста, вокруг…
Насчет общественного и государственного строя так однозначно не скажешь. Все же имеются выборы всех уровней, политическая борьба, споры, разномыслие… Однако давайте зададим себе вопрос: есть ли хоть у кого-нибудь, хоть у товарища Зюганова, хоть у господина Касьянова какой-нибудь шанс? Нет, и слава Богу, что нет, и не нужно. Как-то так складывается наша демократия, что никаких реальных перспектив прихода к власти оппозиции не видно. И, главное, их и не хочется видеть, потому что краткий опыт 90-х, когда страна какое-то время дергалась и бурлила в совершенно невыносимом для большинства граждан состоянии, остался в массовой памяти увлекательным, но страшным сном. Когда-то об одном из тех пароксизмов свободолюбия я написал: «Это были прекрасные дни, но пусть они никогда не повторятся» – и теперь могу подписаться под этими словами. Конечно, «социалистическая демократия» была совершеннейшим издевательством и маразмом, но и непредсказуемая оказалась не по российской мерке, поскольку у нас всякая общественная дискуссия норовит немедленно перерасти в мордобой с танковыми залпами. И получается, что управляемая или, как теперь принято говорить, «суверенная» демократия подходит стране более всего: тех, кому в ней тесно, немного, прочим же вполне уютно при традиционном устройстве жизни.
А уж чем оно обеспечивается и поддерживается – конституционной однопартийностью или политтехнологиями, идиотской пропагандой или продуманным выбором собственников для независимых СМИ – это вопрос непринципиальный.
Что касается отношений между людьми, то распространенное утверждение, будто они только в последние годы стали жесткими, корыстными и бессердечными, есть чистейшая ложь. Лгут либо те, кто сознательно угождает обычным иллюзиям толпы относительно прошлого и добивается таким образом популярности; либо старики, искренне считающие, что «раньше и небо было выше», поскольку раньше была молодость; либо молодые из юной жажды протеста против всего окружающего и по незнанию. Это когда же раньше между соотечественниками царили любовь и доброжелательство? В годы красного террора? Или позже, во времена доносов на соседа по коммуналке, чью комнату после его ареста можно будет заполучить? Или во времена «вегетарианские», когда ради выездной, комсомольской, партийной или торговой карьеры предавали друзей, заключали браки, непрестанно врали и подсиживали конкурентов, когда за гараж, как в одноименном фильме, могли заживо сгрызть? Легенда о братстве коммуналок, сладкое воспоминание об окуджавских песнях у костра и ночных разговорах на кухне – это ведь о том, что было вопреки правилам, а не благодаря им. Эдак и нынешние корпоративные вечеринки можно счесть торжеством душевности… На самом же деле, как было распространеннейшим в народе представлением о счастье не самому корову купить, а чтобы у соседа сдохла, так и осталось.
А теперь – о новостях культуры. Нету их, новостей-то. Был кондовый соцреализм, напыщенное вранье и скука. Потом понемногу стал он приобретать человеческое лицо, пошли умеренно смелые вольнодумцы, пытавшиеся в своих книгах, пьесах, фильмах и на полотнах создавать картину мира более или менее художественную и честную. Потом, еще при жизни советской власти, еще до отмены руководящей творческой роли КПСС выполз постмодерн, пробились первые всходы этого растения – из тех, что обвиваются вокруг мощного ствола и пьют из земли все соки, пока дуб не засохнет… Так все и продолжается. Идет своим чередом, каким шло бы, и не случись в девяносто первом того, что случилось: разрушая понемногу все запреты, предлагая аудитории художественную «правду», претендующую быть безоговорочной и последней лишь на том основании, что персонажи сплошь уроды и говорят если не матом, то на нечеловеческом жаргоне… Впрочем, те из старых, начинавших еще при агитпропе и цензуре, кто жив, тоже вполне благоденствуют в амплуа благородных отцов.
Вот, кстати, самое важное и убедительное доказательство того, что никакая связь времен не рвалась, и живем мы в той же стране (несмотря на всякие границы, красивые иностранные названия официальных должностей и медленно внедряющийся обычай выпивать в общественных местах стоя): люди-то такие же! Просто времени прошло порядочно, естественная убыль среди самых старших освободила места следующим, за ними поднялись совсем еще молодые – понемногу команда и изменилась, но ведь это никакая не новая элита, это просто натуральная смена поколений, ничего больше! Кому ж еще быть олигархами, как не бывшим комсомольским секретарям и тому подобным энергичным молодым людям? Как раз у них и возраст теперь самый подходящий для партхозактива, им и поручено управлять имуществом. Ребята они, конечно, своенравные, норовят на подотчетные деньги то дворец в Ницце купить, то яхту лишнюю, да что ж тут попишешь, дело молодое. Но когда партия скажет «надо», комсомол ответит «есть», как всегда отвечал: откажет себе в последнем клубе футбольном, а уж компанию какую-нибудь, нужную государству, или газету, на какую укажут, немедленно купит… И кому ж еще высшие государственные должности занимать, как не тем, кто и раньше государству верно служил на низших, но важных? Государев человек – он и есть государев, и самим своим существованием доказывает, что времена меняются, а государство у нас одно. Придет время – оно тебе очередное звание и присвоит… И культуру в народ несут те, как уже было сказано, кому срок пришел. Окажешься в компании коллег, давно признанных и уважаемых творцов прекрасного, в гуще самой, можно сказать, гвардии изящных искусств – и живо представишь себе, что даже и не произойди ничего тогда, в августе, мы все равно стали бы к нынешним солидным годам не последними. Секретарями союзов стали бы, лауреатами и орденоносцами, каковыми, собственно, и стали, союзы только теперь по-другому называются, и премий много, только Ленинской нет, да на ордена начальство поскупее…
Все, в общем, идет своим чередом. Нормальные молодые бунтуют ровно до того времени, как занимают освободившиеся места тех, против кого бунтовали. Вне возраста и времени существуют только профессионалы революционного захвата, они и в старости готовы все перевернуть кверху дном, лишь бы получить то, что облюбовали еще в юности – к счастью, такие рождаются нечасто. А обычные люди живут, ожидая своего часа, копя выслугу лет. Рано или поздно они получают положенное, независимо от всех путчей и переворотов.
Что есть серьезнейшее доказательство бессмысленности любых революций. И что, тем не менее, никак не помешает мне через небольшое время отметить пятнадцатилетие того августа как праздник.
Александр Кабаков, Издательский дом "Коммерсантъ"
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
