Анна Банасюкевич
Владимир Мирзоев поставил в Театре.doc спектакль о Толстом и Столыпине по пьесе Ольги Михайловой, которая взяла за основу не очень объемную переписку писателя и премьер-министра. Спектакль ничем не напоминает двухтомник из серии ЖЗЛ, получилась, скорее, история о том, что любая идея мельче жизни и, в принципе, мало ей интересуется.
Исторической достоверностью, думается, здесь интересовались меньше всего (по крайней мере, тем, что касается внешних атрибутов и подробной фактологии) – это относится и к возрасту актеров, играющих Столыпина и Толстого, и к очевидному отходу от сложившихся в литературе образов, и, собственно, к самому сюжету, вокруг которого и строятся отношения двух столпов общественной жизни начала двадцатого века.
Сюжет в какой-то степени детективный: провинциальный адвокат, не хватающий звезд с небес, расследует тривиальное, на первый взгляд, дело – крестьянка тридцати восьми лет убила свекра без видимых на то причин. Защищать ее трудно, Мария Крюкова и не думает оправдываться или каяться, настойчиво и с какой-то завораживающей истовостью ждет близкой казни. Эта цельность и фанатичность не дает адвокату покоя – так и не найдя зацепки, но чувствуя какую-то тайну, он решает обратиться к общественным авторитетам. В них верится больше, чем в непосредственное начальство. Письма пензенского адвоката о деле крестьянки Марии Крюковой становится поводом для дискуссии на тему нравственности, блага и справедливости между христианским максималистом Толстым и государственником Столыпиным.
Марию играет Ирина Вилкова – красивая, соблазнительная, с насмешливым бесовским блеском в глазах, она сильно моложе своей героини. В простом платье, в грубых теплых чулках с подвязками, появляется она на сцене, таща за собой здоровенную деревянную колоду, к которой старинным грубым наручником прикована ее правая рука. Раздвинув ноги, она поправляет постоянно сползающие чулки, доводя адвоката до бешенства своим снисходительным равнодушием к собственной судьбе. Простоватый, честный трудяга, адвокат Яншин (Евгений Буслаков) злится и восхищается, постепенно влюбляясь в женщину, которую не может разгадать.
В переписке, набирающей обороты, дело Марии Крюковой мелькает лишь изредка - великие вспоминают об нем иногда, как об удачном примере, аргументе, который можно использовать в споре. Постепенно налаживающийся, закипающий в эмоциях диалог становится представлением на публику – великих слушает не только ординарный и незлобливый секретарь Столыпина, но и адвокат со своей своенравной прислугой Федосьей, и сама Мария.
Толстой и Столыпин спорят о нравственности – о том, что столыпинские суды, аресты и казни породили идею возмездия, развратившую русский народ. О том, спасет ли отечество частная собственность на землю. О том, что важнее – закон и порядок или благо и справедливость. Блестящая интеллектуальная дуэль, при всей эмоциональности ее участников, довольно умозрительна.
Столыпин в исполнении Армана Хачатряна – действительно, государственный ум. Большой, солидный человек, в хорошем костюме, с массивной лысой головой, прямой и смелый, с язвительной иронией, живой, способный, несморя на самоуверенность, к сильной эмоции и азарту. В какой-то момент он вылетает со сцены, чтобы скоро снова ворваться обратно с новой мыслью: о том, что чувство собственности – такой же инстинкт, как половое влечение или чувство голода. Столыпин разводит руки и просто горит победоносным огнем, сумев вызвать приступ гнева насмешливого Толстого.
Если Столыпина еще можно представить себе таким, то такого Толстого, каким сыграл его Захар Хунгуреев, точно еще не было. В самом начале он снимает с себя косоворотку, тем самым отрекаясь от хрестоматийного образа. Молодой, насмешливый, подвижный, с восточной хитростью на лице, с гибким спортивным телом, в носках, серой майке и узких спортивных лосинах, с крестиком на груди. То встанет на голову на подоконник, то сядет в позу лотоса. Что-то лукавое, фанатичное, многослойное и опасное есть в этом Толстом. Он с циничной даже радостью наблюдает за разворачивающейся историей, за рассказами роковой крестьянки с колодкой на руке. Та ложится с ним рядом, и он обвивает ее словно змей-искуситель, сахарно поддакивая и поглаживая металлической ложкой по матовой щеке.
В спектакле Мирзоева много таких театральных превращений и метаморфоз, глубинной эксцентрики, врывающейся в отчасти документальный материал. Столыпин, выслушав мнение своего помощника о том, что в мужчине есть и женская часть натуры, отвечающая за смуту, туманящая отчетливый ум, достает из своего бронированного чемодана черную юбку. Облачившись в нее, он кружит по сцене в плавных движениях – но похож, скорее, на японского воина, чем на женщину, что особенно рифмуется с его горьким, непафосным знанием о скором своем убийстве.
Адвокат, уповавший на общественные авторитеты, остается разочарован. В надежде он смотрит то на того, то на другого, суетится, напоминает о своем деле. Отчаявшись, он запевает "Раскинулось море широкое", но обходительный секретарь (Константин Богданов) мягким прикосновением руки заставляет его замолчать. Яншин срывается снова и снова, выносит аккордеон, и вот уже Мария Крюкова затягивает всю ту же песню – отчаянно, протяжно, почти нигилистично-весело. Впрочем, и этому дуэту суждено распасться. Радетель за справедливость Яншин оказывается на поверку тщеславным малым, не готовым расстаться со своей, полюбившейся ему, теорией. Он привозит кажущуюся ему невинной Марию на место преступления, и та во всех подробностях рассказывает ему об убийстве и инсценирует некоторые эпизоды. Обвивает своим телом крупное тело свекра, которого здесь, по счастливым театральным законам, изображает Столыпин. Рассказывает про то, как вступилась за сына, как жила двадцать лет с изнасиловавшим ее еще на свадьбе свекром, с уверенностью в собственной правоте и с прорвавшейся уже к мертвому ненавистью показывает, как месила его тело топорищем, не заметив, как сорвалось лезвие. И гаснет весь идеалистический запал адвоката, и яростный рассказ Крюковой для него как поругание его выпестованной чистоты – жизнь, какая она есть, пугает и обижает, не готов Яншин принять ее, Марьи, женскую правду, которая, по ее же сравнению, на судебную совсем непохожа. Похожа на другое: когда урожай по праву принадлежит тому, кто его взрастил, а вдруг – бац – и засуха, вот и правда.
